даже не увидев в глаза противника.[69] Флот, вернее то, что от него осталось, был на грани открытого мятежа. Дожу оставалось лишь вернуться как можно скорее в Венецию и предать себя суду разгневанных подданных.
Он явился в середине мая 1172 года и немедленно созвал во дворце общее собрание. Там рассказал о произошедшим, защищая собственные действия и решения, как только мог. Выслушали его в зловещей тишине: мало того, что он навлек на республику несчастья, так он еще и чуму с собой принес. Этого ему не простили. Собрание выступило против него, и, хотя перед дворцом собралась толпа, требовавшая его крови, Витале Микеле думал, что сможет бежать. Выскользнув из боковой двери, он поспешил к монастырю Сан Дзаккария.
Добраться до него он не успел. Дорога к монастырю вела через Соломенный мост (Ponte della Paglia), а дальше, ярдов через сто по набережной, к узкому переулку, известному как Калле делле Рассе. Как только он собрался завернуть за угол, из тени ближайшего дома выскочил человек и заколол его кинжалом.
Нельзя не испытывать сочувствия к Витале Микеле. Он со всех сторон был окружен политическими противниками: безжалостный Фридрих Барбаросса, непредсказуемый Мануил Комнин, на севере Италии — объединившаяся Ломбардская лига, на юге — союз норманнской Сицилии с величайшим из пап XII века. Микеле досталась более трудная ситуация, нежели любому из его предшественников: он прокладывал изощренный курс между мелей европейской дипломатии. Пятнадцать из шестнадцати лет пребывания на посту дожа делал он это безупречно. Только в последний год своего правления, в момент кризиса и в непривычных условиях, дож принял неверное решение. Даже и в этом случае… не винить же его за чуму и даже и за то, что он вернулся с нею в Венецию. Если бы промедлил с возвращением домой, то спровоцировал бы бунт.
Неудивительно, что в Венеции не поставлено ему памятника, и все же около тридцати лет назад о его смерти вспомнили те, кто знал его историю. Вскоре после гибели дожа его убийца был привлечен к суду и казнен, а дом его в Калле делле Рассе снесен. На этом месте решено было не ставить каменного здания. Это распоряжение соблюдали вплоть до Второй мировой войны, поэтому на всех картинах и фотографиях берега Ривы до этого времени мы видим лишь жалкую группу старых деревянных домов. Только в 1948 году власти решили наконец отказаться от этой традиции, и даже сейчас, когда мы смотрим на фасад гостиницы «Даниели роял эксельсиор», некоторые из нас задумываются: не лежит ли старое проклятие на месте, где восемьсот лет назад встретил свою смерть Витале Микеле?
Глава 9
ПРИМИРЕНИЕ
(1172–1187)
Никогда не боритесь с религией… ибо все эти вещи слишком укоренены в умах глупцов.
Венецианцы не сразу выбрали другого дожа. Они хотели подумать. Ситуация сложилась чрезвычайно серьезная. Венеция находилась в состоянии войны одновременно с обеими империями. От великолепного нового флота осталась лишь тень того, чем они располагали всего полгода назад, многие корабли, как зачумленные, намеренно сожгли на Эгине. Рабочая сила — поскольку никого из пленников, захваченных на Востоке, до сих пор не освободили — оставалась большой проблемой, тем более что эпидемия в городе и в окрестностях уносила все больше людей. Казна опустела, банкротства можно было избежать, лишь взяв принудительный заем.[70] Хуже всего — моральный дух венецианцев упал. Витале Микеле стал восьмым дожем в истории республики, погибшим насильственной смертью, но первым за двести лет. Возможно, венецианцы осознали силу массовой истерии и почувствовали коллективную ответственность за убийство. Кажется, они испытали шок и стыд, почувствовали необходимость разобраться в себе и реформировать власть.
Что пошло не так? Ясно, что большую вину за неудачу похода и банкротство государства они возлагали на Микеле, но чем можно измерить, на каких весах взвесить правильность его действий? В свое время дож Доменико Флабьянико привлекал двух советников, более того, он был обязан «приглашать» других выдающихся горожан — прегади[71] — и прислушиваться, в случае необходимости, к их советам. У него было также право обращаться ко всем жителям. Но Флабьянико умер почти полтора века назад, и те два советника утратили свой авторитет, прегади редко получали «приглашения», да и к населению, сильно выросшему с тех пор, больше не обращались. Венецианцы не собирались толпой в одном месте, как это бывало когда-то, не было способа и управлять столь большим сборищем. Последние годы показали, что толпе нельзя доверять важные государственные решения. В результате народ и не призывали, исключая случаи, когда закон требовал этого, например в случае избрания дожа или для объявления войны. Назрела необходимость перераспределить три властных структуры государства: дож, советники и народ. В 1172 и 1173 годах такая необходимость привела к самым важным конституционным реформам в венецианской истории.
Первым нововведением стало собрание из 480 знатных венецианцев, их выдвигали на один год по два представителя от каждого района. С тех пор это собрание, Comitia Majora, или Большой совет, отвечало за назначение всех главных чиновников государства, включая двенадцать представителей сестьере. На практике это означало, что демократически избранные представители и Большой совет формировали закрытый круг, не допускавший каких-либо возражений населения в свой адрес. Городская толпа не была полностью отстранена, но даже если она где-то и собиралась, то лишена была какой-либо власти. В основном она поддерживала выборы дожа. Прежде, как, например, при выборах Доменико Сельво, простые венецианцы реально участвовали в процессе, их право было закреплено законом. Сейчас выбор доверили одиннадцати выборщикам, которых номинировал совет. Имя нового дожа как свершившийся факт провозглашалось в присутствии собравшегося населения. Первая попытка введения нового порядка вызвала протесты. В результате пошли на некоторые компромиссы: успешный кандидат должен был быть представлен населению в соборе Сан Марко со словами: «Вот ваш дож, если это вас устраивает». Таким образом, теоретически учитывали голос народа, хотя люди прекрасно понимали, что это формальность.
Следующим изменением стало увеличение количества советников — с двух до шести. Они должны были постоянно находиться при доже, а поскольку функция их заключалась главным образом в ограничении его власти, то, должно быть, они испытывали удовольствие, накладывая вето на его решения. Вместе с дожем они формировали внутренний государственный совет, позже получивший название «синьория». Внешний орган, прегади, или сенат, остался, и его влияние возросло, особенно в области международных отношений. Он принимал большую часть важных решений, которые впоследствии ратифицировал совет.
Если коротко, то принятые меры ослабили как вершину, так и основание административной пирамиды, одновременно усилив ее в центре. Венеция сделала еще несколько шагов к олигархической форме правления, а в следующем столетии развила ее и сделала своим достижением. С другой стороны, важно было не уронить престиж дожа, поэтому его окружили роскошью и обращались к нему с большими церемониями. Сразу после избрания дожа проносили вокруг площади Сан-Марко на специальном круглом стуле, фамильярно прозванном поццетто, поскольку он напоминал крышки городских колодцев, а дож бросал людям пожертвования. Каждый раз его сопровождала большая свита из аристократов, духовенства и горожан, когда, покидая дворец, он направлялся куда-то с государственной миссией.
Однако ни богатство, ни пожертвования, определенные постановлениями — не менее 100 и не более 500 дукатов — не возмещали то, что было отнято у дожей.
Как бы венецианцы в целом ни сожалели об ограничении новой избирательной системой их древних прав, никто серьезно не оспаривал мудрость выборных представителей, когда их выбор упал на Себастьяно Дзиани. Новый дож был очень умен и энергичен, несмотря на свои семьдесят лет, и обладал большим административным опытом. К тому же он был невероятно богат, что было весьма кстати. Зная, что
