Но реальное значение собрания в Мельфи заключается не в первой, а во второй части присяги вассалов. Раньше иногда случалось, что бароны южной Италии клялись – обычно на очень краткий срок – уважать права и собственность нерыцарских сословий, но они всегда сохраняли за собой право на вражду, по которому они могли вести – и вели – войны друг с другом, сколько их душам было угодно. Только когда папа провозглашал так называемый «Божий мир», им иногда приходилось умерять свою воинственность. Последние трое пап – Урбан, Пасхалий и Геласий – старались подобными мерами помешать Апулии власть в анархию; но ни один из них не добился заметных успехов, хотя бы потому, что установление «Божьего мира» зависело полностью от клятв, добровольно приносимых заинтересованными сторонами. Теперь ситуация изменилась. Право на междоусобные войны отменялось сверху, сразу и навсегда – практика беспрецедентная для Европы того времени (исключая Англию и Нормандию). Клятва, подтверждающая запрет, приносилась Рожеру лично; и таким образом устанавливался «герцогский мир», и герцог нес полную ответственность как за его поддержание, так и за наказание тех, кто его нарушит, – поскольку третья часть присяги с упоминанием о передаче злодеев герцогскому суду ясно показывала, что Рожер не собирался, даже теперь, полагаться исключительно на честность своих феодалов. Он начал создавать собственные уложение с наказаниями и намеревался сделать его действенным. Первое большое собрание в Мельфи, на котором в 1043 г. первое поколение нормандских баронов во главе с дядей Рожера Вильгельмом Железная Рука и Гвемар Салернский в качестве их сюзерена разделили завоеванные территории на двенадцать графств Апулии, давно стало историей. Но возможно, в маленьких горных поселениях еще жили несколько стариков, которые смутно помнили августовский день ровно семьдесят лет назад, когда Роберт Гвискар, великан в расцвете сил, получил три герцогства от папы Николая II. Оба эти события открыли новые главы в героической истории нормандского владычества в южной Италии. Теперь произошло третье. На этот раз не было ни подтверждения прав, ни распределения фьефов; но любой нормандский рыцарь и барон удостоверился со всей ясностью, что одна эпоха окончилась, а другая начинается. Эту новость не все восприняли с радостью. Прежние порядки, наследие бестолкового Рожера Борсы и его сына, оказались разрушительными для страны в целом, но привилегированным сословиям часто представлялись вполне приемлемыми и даже выгодными. Теперь, впервые за сорок пять лет, южная Италия попала в руки сильного человека, способного и желавшего править. В будущем все должно было пойти по-другому.
Год 1129-й, подлинный «год чудес» для Рожера, завершился еще одним триумфом. Статус Капулии был неопределенен с момента смерти ее князя Ричарда II в 1106 г. За восемь лет до этого Ричард признал сюзеренитет герцога Апулийского в благодарность за помощь в возвращении к власти; но его наследники, кажется, не последовали его примеру, и ни у Рожера Борсы, ни у герцога Вильгельма не хватило духу заявить о своих притязаниях. Капуя снова стала независимым государством – суверенитет которого Рожер, по условиям беневентской инвеституры, обязался уважать. Вопрос о том, сколько времени он бы это делал, остается открытым: Капуя, хотя и сделалась бледной тенью прошлого, не представлявшей ощутимой военной угрозы, оставалась вечной занозой и препятствием к объединению юга, что раньше или позже надоело бы Рожеру. К счастью, обстоятельства решили за него. Бесхарактерный юный Роберт, оставшись без союзников, решил, пока не поздно, договориться с соседом и добровольно признал герцога своим законным сюзереном.
Непрошеное подчинение, которое реально означало присоединение Капуи к герцогству Апулия и таким образом сделало Рожера неоспоримым хозяином нормандского юга, наглядно доказало, что все попытки Гонория поддерживать неубедительный баланс сил потерпели крах; и на это можно было ожидать гневную реакцию из Рима. Но к тому моменту, когда весть о капитуляции князя Роберта достигла Латерана, Гонорий лежал безнадежно больной; и в последующие месяцы, которые принесли герцогу Апулии величайшую награду в его жизни, папская курия занималась другими, более неотложными делами.
Еврейская колония существовала в Риме со времен Помпея. Возникшая сначала за Тибром, в Средневековье она переместилась на левый берег реки и занимала тот самый квартал, прямо напротив острова, который позже папа Павел IV выделил под гетто и где доныне стоит синагога. Сейчас этот квартал, обитатели которого медленно приходят в себя после недавних страданий, выглядит довольно убого; но в начале XII в. римские евреи благодаря своему огромному богатству являлись влиятельной и авторитетной силой в папском городе. Наиболее уважаемой из влиятельных еврейских семей была семья Пьерлеони, чьи тесные связи со сменявшими друг друга папами заставили их более полувека назад принять христианство; и с этого времени продолжающееся папское покровительство, дополненное пышностью и великолепием, которыми члены семейства себя окружали, обеспечили им такое социальное и финансовое положение, которое позволяло Пьерлеони держать себя на равных с представителями самых блестящих аристократических родов Рима.
Недоставало только одного пункта – но самого важного. Пьерлеони до сих пор не дали миру ни одного папы. С учетом всех обстоятельств подобное упущение казалось вполне объяснимым, но его следовало исправить. В течение нескольких лет взоры членов рода с надеждой обращались к самому блестящему из их отпрысков, некоему Петру ди Пьерлеони, который быстро поднимался в церковной иерархии. Он обладал всеми необходимыми качествами. Его отец был доверенным лицом Григория VII, а сам он после обучения в Париже у самого великого Абеляра стал монахом в Клюни. В 1120 г. его отозвали в Рим, где Пасхалий II по просьбе его отца сделал его кардиналом, после чего Петр последовательно служил папским легатом во Франции, а затем в Англии. Он появился при дворе Генриха I Английского со столь блестящей свитой, что, по-видимому, произвел на короля сильное впечатление: если верить Уильяму Мальмсберийскому, кардинал вернулся в Рим с таким количеством богатых даров, что поразил даже членов курии. Фактически нет оснований предполагать, что Пьерлеони был более продажен, чем другие современные ему князья церкви; наоборот, его истинная набожность и безупречное клюнийское прошлое делали его убежденным сторонником реформ[94]. Но он был одаренным, волевым и очень честолюбивым человеком; и как всякий потенциальный кандидат на престол святого Петра, имел врагов. Из них наибольшую опасность представляли последователи Гильдебранда – то, что можно назвать левым крылом курии, – которые опасались, что папа Пьерлеони вернет папство к старому образу действий и оно станет вновь инструментом – или даже игрушкой – римской аристократии; и наиболее непримиримые соперники семейства Пьерлеони, другой устрашающий выводок выскочек – Франджипани.
К началу февраля 1130 г. стало ясно, папа Гонорий умирает и кардинал Пьерлеони, который пользовался поддержкой многих членов коллегии кардиналов, большей части аристократии и практически всех низших сословий в Риме, среди которых его тонко просчитанная щедрость вошла в поговорку, имел все шансы стать его преемником. Но оппозиция не желала упускать случая. Противники Пьерлеони под предводительством Аймери[95], которого мы последний раз встречали, когда он вместе с Ченчием Франджипани вел переговоры с Рожером II на берегах Брадано, захватили умирающего понтифика и доставили его в монастырь Святого Андрея в центре квартала Франджипани; таким образом они получили возможность скрывать его смерть до нужного им момента. Затем 11 февраля Аймери собрал в монастыре верных ему кардиналов и начал подготовку к новым выборам. Такая процедура, помимо того что она была откровенно бесчестной, являлась также прямым нарушением декрета Николая от 1059 г. и вызвала возмущение остальной курии. Бормоча проклятия в адрес «всех тех, кто проводит выборы до похорон Гонория», они сразу же назначили комиссию из восьми выборщиков от всех партий, которая, объявили они, соберется в церкви Святого Адриана – не Святого Андрея – тогда, и только тогда, когда папа упокоится в могиле.
Отказ проводить выборы в церкви Святого Андрея, очевидно, вызывался нежеланием кардинала Пьерлеони и его сторонников отдавать себя на милость Франджипани, но, когда они пробыли к церкви Святого Адриана, ситуация там оказалась не лучше. Люди Аймери уже заняли здание и забаррикадировались в нем. Разгневанные соратники Пьерлеони повернули назад; кроме того, к ним присоединились некоторые другие кардиналы, которые не питали большой любви к Пьерлеони, но возмущались поведением папского секретаря – все они собрались теперь в старой церкви Святого Марка в ожидании дальнейших событий.
13 февраля по Риму поползли слухи, что папа наконец умер и что эта новость сознательно скрывается. Рассерженная толпа собралась у монастыря Святого Андрея и разошлась только тогда, когда бедный Гонорий, дрожащий и изможденный, вышел на балкон. Это было его последнее появление на публике. Напряжение оказалось для него слишком большим, и к ночи он умер. В теории его тело должно было лежать три дня; но, поскольку выборы нового папы не могли состояться до погребения старого, Аймери не имел
