б ваш сын знал ее, он бы понял вас сразу.
– Но он ее не знал.
Потребовалось несколько дней, чтобы городская скованность Александра исчезла. Помог снег – Александр много лет мечтал о катании на лыжах, и Амадеус был в восторге, когда мальчик попросил научить его. Он не был храбрым, и ему было трудно совладать со своими нервами и не бояться, когда его лыжи спотыкались о неровности трассы; чаще всего он сам садился на снег, чтоб избежать падения. Но вольный воздух и счастливый смех других детей делали для него гораздо больше, чем все эти города и приморские курорты, куда его возила Хильдегард – когда на нее нападал такой стих.
Зелеев, как и надеялся Амадеус, как мог, помогал разрядить атмосферу, смягчить неловкости между отцом и сыном, и бедная Аннушка – тоже. Ей было уже двенадцать лет, и она слабела день ото дня. Такса, редко признававшая незнакомцев, без заметного усилия и мужества привязалась к сыну Амадеуса почти сразу, позволяя мальчику брать себя на руки и нести себя туда, куда тому вздумается. Она брала лакомство из его рук и выбрала его кровать местом для сна.
– У Вашего сына доброе сердце, – говорил Зелеев Амадеусу, когда они оказывались одни. – Он так нежен с Аннушкой – он даже никогда не сердится, когда она устраивает переворот в его комнате.
Один только факт, что такса была так дорога Ирине, удерживал русского от того, чтобы выбросить старую собаку на снег, когда становившаяся иногда вдруг очень шустрой, такса переворачивала его спальню.
– В Доме Грюндли никогда не было собаки, – объяснял Амадеус. – Как не было младших братьев и сестер. Александру не было о ком заботиться.
– Мне он нравится.
– Он от вас просто в восторге, Константин. И вы обращаетесь с ним как с равным – он никогда не видел этого в своем доме, – Амадеус покачал головой. – Это звучит горько, и я не имею права так говорить. Я бросил их ради Ирины, и Хильдегард имела полное право воспитывать его так, как считала лучшим для него.
– И у нее неплохо получилось, – заметил Зелеев.
– И она позволила ему приехать в Давос – за это я ей буду всегда благодарен.
Он заколебался.
– Но в Александре есть какая-то мягкость, которая меня тревожит – хотя я и не знаю, почему. Нет, мне гораздо больше нравится, что у моего сына нежное сердце, чем если б оно было суровым, но…
– Необходима некоторая доля твердости, чтобы выжить в далеко не милосердном мире, – закончил Зелеев.
– Именно так.
Зелеев улыбнулся.
– Вы не можете ждать, что что-то измените или вообще окажете на него большое влияние за три недели его пребывания здесь, mon ami. Считайте, что вам повезло, если он позволит быть его другом.
За два дня до того, как Александр должен был уехать назад, в Цюрих, Аннушка умерла во сне. С ее спиной творилось что-то не то, и Амадеус боялся, что ее парализует – рок, который висел над многими таксами. И хотя он видел, что Аннушка больна, ее неожиданная гибель глубоко его поразила; его боль была тем сильнее, что с потерей собаки порвалась еще одна зримая ниточка, связывавшая его с Ириной.
Александр был безутешен.
– Она лежала на моей кровати – я даже не заметил, что она больна.
– Она спала, – успокаивал его Амадеус. – Ты ничего не смог бы для нее сделать. Это самая легкая смерть. Все к лучшему – для нее.
– Как это – к лучшему? – вспыхнул мальчик, глаза его были полны слез. – Аннушка – мертва.
– Она была старой, Александр, – попробовал вмешаться Зелеев – Ей было больше, чем восемьдесят по человеческим срокам.
Они закопали ее возле деревянного домика, под серебристой елью, возле которой она часто летом спала. Александр настоял на том, чтоб самому выкопать маленькую могилку – задача была не из легких, потому что земля промерзла, и когда Амадеус положил собачку на место ее последнего успокоения, глаза мальчика были мокры от слез. Заплакал и Амадеус. Ему вспомнились скорбные, одинокие годы, которые он провел вместе с Аннушкой, и ту радость, которую она дарила ему. Александр опять заплакал. Когда все было кончено, и они вернулись назад в дом, он все еще выглядел бледным и несчастным.
– Мы все должны выпить, – сказал Зелеев.
Амадеус нашел бутылку абрикосового шнапса и налил немножко в бокал Александра.
– От этого тебе станет немножко легче.
– Но мама не позволяет мне пить алкогольные напитки…
– Ты никогда их не пил? – Зелеев сказал в изумлении.
– Так, почти что нет. Только каплю вина на Новый год. Но мне понравилось.
Амадеус посмотрел на бутылку водки, стоявшую в углу буфета, но потом подумал – лучше не провоцировать Зелеева на кутеж, особенно когда еще не уехал Александр, и налил обоим бренди.
– Давайте выпьем за нее, – сказал он, поднимая свой бокал. – За Аннушку.
– За Аннушку, – эхом отозвались остальные, а потом все выпили. Александр слегка закашлялся, когда от жгучего шнапса у него перехватило дыхание.
– Осторожней, – встревожился Амадеус. – Пей помедленней.
Мальчик отпил еще немного и посмотрел в бокал.
– Оно согревает, – сказал он и понюхал напиток. – Хорошо.
Он отпил еще, а потом опять поднял бокал.
– За Аннушку, – повторил он и неожиданно выпил залпом все остальное.
– Александр! – засмеялся Амадеус. – Не так.
– Тебе лучше? – спросил Зелеев. Александр задумался и облизнул губы.
– Немножко.
– Выпей еще, – русский встал, чтобы взять бутылку.
– Он опьянеет, – предостерег Амадеус. – Или ему станет плохо.
– Вовсе нет, – щеки Александра стали менее бледными, но голубые глаза все еще были скорбными. – Пожалуйста, Константин, – сказал он. – Налейте мне еще немножко.
– Тебе нужно попробовать водку, – улыбнулся Зелеев.
– Нет, – неожиданно голос Амадеуса стал твердым.
Тем вечером за ужином мужчины пили пиво, а Александр – только воду, но позднее, проснувшись на рассвете, Амадеус увидел свет внизу, спустился и застал своего сына сидящим на полу со стаканом бренди в руке.
– Господи Боже, что ты делаешь?
– А на что это похоже? – голос мальчика был немножко глухим, и слова звучали неразборчиво.
Амадеус взял у него стакан.
– Сколько ты выпил? – спросил он резко.
– Немного.
– Но почему?
– Я не мог уснуть.
– Это не выход, – Амадеус был расстроен. – Ты должен был прийти ко мне. Для тебя это плохо.
– Раньше ты говорил другое, – его голос был вызывающим и слегка сердитым. – Ты говорил – хорошо.
– Один глоток после похорон. Даже второй был ошибкой. И я никогда не говорил, что ты должен пить Branntwein.[10]
– Поначалу она жжет даже сильней, чем шнапс – но мне понравилось.
– Тебе может стать от него плохо. Ты слишком молод.
– А почему тебе должно быть до этого дело? – впервые за все время, прошедшее с его приезда, Александр выказал признаки обиды.
– Конечно, мне есть до этого дело.
– С каких это пор? Амадеус не знал, что ответить.
