и перебросил тебя через них?
Она рассмеялась сквозь слезы.
– Нет! – сказала она. – Нет!
Тарианка вскочила на ноги и внезапно поцеловала мою ногу.
– Тэрл Кэбот! – вскричала она. – Тэрл Кэбот!
Все словно озарилось вспышкой молнии. Я понял, что она выкрикнула мое имя, как могла его выкрикнуть только свободная женщина. Она и была ею – свободной женщиной, она была ею – Дина из Тарии.
– О, Тэрл Кэбот! – смеялась и плакала Дина, нежно глядя на меня. – Но сохрани меня ещё на день, ещё чуть-чуть!
– Ты свободна.
– Но я послужу тебе, – сказала она. Я улыбнулся.
– Здесь нет шеста.
– О, Тэрл Кэбот! – вспыхнула она. – Зато здесь вся равнина Тарии!
– Степь народов фургонов – ты это имела в виду?
Она рассмеялась.
– Нет, – сказала она, – равнина Тарии.
– Наглая ты девица, – констатировал я.
Она уже стаскивала меня с седла, и, не прекращая целоваться, мы улеглись в мягкие, душистые волны весенней травы прерии…
Когда мы поднялись, я издалека заметил двигающихся в нашем направлении всадников на высоких тарларионах.
Дина ещё не заметила их, казалось, что она очень счастлива, да что там – я тоже был счастлив вместе с ней. Внезапно на её лице изобразилась тревога, она подняла руки к лицу, закрывая рот.
– Ой, – сказала она.
– В чем дело? – спросил её я.
– Ведь я не могу в Тарию идти. – Глаза её совершенно неожиданно для меня наполнились слезами.
– В чем дело?
– У меня нет вуали, – плакала она.
Я сокрушенно вздохнул, поцеловал её, развернул за плечи и плоским шлепком под зад отправил в сторону Тарии.
Всадники приближались. Я вспрыгнул в седло и помахал девушке, которая, отбежав несколько ярдов, обернулась. Она тоже помахала мне, размазывая слезы по щекам. Мне показалось, что она сейчас плакала совсем не из-за того, что у неё не было вуали.
Над головой пролетела стрела.
Я рассмеялся, пришпорил каийлу и поскакал прочь, оставляя всадников на тяжелых тарларионах далеко позади.
Они сделали круг, чтобы подобрать мою девушку, свободную, хоть и одетую в кейджер, сжимающую в руке кусок золота, машущую уезжающему врагу, счастливую и плачущую.
Когда я вернулся в фургон, первыми словами Камчака, обращенными ко мне, были:
– Надеюсь, ты хоть получил за неё хорошие деньги?
Я улыбнулся.
– Доволен? – спросил он.
– Да, – ответил я, – я очень доволен.
Элизабет Кардуэл, поправлявшую кизяк в очаге, похоже, не на шутку озадачило мое возвращение без Дины, но, естественно, она сразу ни о чем не осмелилась спросить, и лишь под вечер, усевшись спиной к очагу, она взглянула на меня в упор и нерешительно произнесла:
– Ты что… продал ее?
– Продал. Ты же сама говорила, что у неё жирные лодыжки, – напомнил я ей.
Элизабет смотрела на меня с ужасом.
– Во-первых, не жирные лодыжки, а толстые коленки, а во-вторых, она же че-ло-век! Ты продал человека! – сказала Элизабет. – Че-ло-ве-ка!
– Нет, – сказал Камчак, давая ей подзатыльник, – животное, рабыню. – Затем добавил, повторяя подзатыльник: – Она такая же рабыня, как ты.
Элизабет обиженно посмотрела на него.
– Не-ет, – задумчиво протянул Камчак, – ты ни на что не годишься, ты даже элементарных вещей не понимаешь, по-моему, тебя тоже пора продавать.
На лице Элизабет отобразился ужас. Она бросила дикий умоляющий взгляд на меня.
