он пошел с ними к Освольту, и тот сообщил ему, что ребенок родился мертвым, а Хильдегард повинилась на исповеди в своих грехах и отбыла в изгнание на остров Как-бишь-его, где-то у датского побережья. А потом этот умник – прошу прощения – доктор Сивуха научил Белкулу разговаривать руками, и уж она заговорила… а слухи в нашем поселке распространяются быстро, дошли они и до таверны, где Мартин Болерхкс сидел – мирно пил пиво, и, скажем прямо, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить что к чему.
Лицо у Белкулы пылает, кровь ее медленно закипает новым, доселе неведомым ей желанием. Девица не спит всю ночь, слушает, как бурлит в жилах кровь – ее родители тоже не спят, тревожатся и волнуются перед свадьбой. Утром в церкви, скрывая глаза под фатой, Белкула смотрит на лица: красная рожа деда, бледная физиономия отца, прыщи на лице у приемной матушки, напряженное выражение в глазах у приемного батюшки, и лицо жениха – как беленая мелом маска. Белкула уже не та женщина, какой была еще вчера, за исключением одной характерной детали: она сбегает от алтаря, бесстыже сверкнув полуголыми сиськами в сторону Тела Христова и луноликой, даже не полу-, а полностью голой задницей – в сторону ошарашенной паствы.
Еще ночью она поклялась себе, что разыщет свою настоящую мать, и когда в траве неподалеку от церкви обнаружили брошенную фату, сама Белкула была уже далеко.
Книга вторая
Больше нигде в христианском мире (и это есть непреложный факт) не найдет путник более короткой дороги и более скучного путешествия, небогатого на события, чем по болотам и топям нашего «нижнего» края. Белкула, путешествуя в одиночестве, оказалась не в самом выгодном положении: у нее нет ни быстрого коня, способного умчать от опасности, ни вооруженной охраны, чтобы спасти ее от вероятных превратностей, поджидающих одинокую странницу на пути. Прибавьте к тому еще то очень значимое обстоятельство, что Белкула – самая пышная и желанная из всех женщин, которые когда-либо попадали в поле зрения разбойников-вырожденцев и изголодавшихся лесорубов, в общем, с учетом всего вышесказанного, можно было бы ожидать, что наша история завершится весьма плачевно.
Но вы, благородные господа, уже кое-что знаете о Белкуле и поэтому не станете впадать в отчаяние в самом начале главы. Сама же Белкула – глубинный инстинкт гонит ее на север, она не умеет читать путь по звездам и по движению солнца на небе, она просто идет вперед – не осознает опасности. Есть в ней что-то такое загадочное и волшебное, и большинство ражих головорезов с большой дороги не решаются к ней подступиться, а лишь смотрят ей вслед с непонятной тоской (теребя свои детородные члены). Ибо, хотя она будит неудержимую похоть в мужских причиндалах – и сотни мужчин изнывают по ней, даже увидев ее один раз, словно их фитильки опустили в квасцы, – заговорить с ней решаются очень немногие. Одинокие волки, уже навострившиеся поживиться добычей, разлетаются, словно мухи, с ее пути. А если редкий бесстрашный разбойник все же отважится заступить ей дорогу, она сминает его мощной грудью и идет себе дальше, даже не замечая оглушенного тела, которое топчет ногами.
Гонимая только горячим желанием своего сердца, наша героиня пренебрегает всеми остальными потребностями и нуждами. Она испражняется и отливает мочу прямо на ходу, а если ей вдруг захочется пить – так у дороги немало заводей. И только голод дает о себе знать: дикие яблоки и ежевика – плохая замена овечьим мозгам и распаренному рубцу. Так и случилось, что после трех дней поста желудок Белкулы начал сопротивляться. Уже в сумерках выходит она по поляну, где над костром кипит котелок. Хозяева котелка оставили его без присмотра, а сами куда-то ушли. Белкула, недолго думая, поднимает палку, выуживает из похлебки толстый кусок оленины и тут же впивается в него зубами.
После первого куска мяса голод разыгрывается с новой силой, и Белкула с жадностью опустошает весь котелок. Ублажив свое пузо, она засыпает прямо у тлеющего костра, ибо на сытый желудок всегда клонит в сон. Она спит мертвым сном и не знает, что вокруг собрались разбойники, слетелись, точно сороки к овечьей туше, подвешенной на крюке. Стоят – таращатся, истекая слюной. Руки с запекшейся под ногтями кровью тянутся к рукоятям ножей. В любой разбойничьей шайке существует своя строгая иерархия. Так что главарь банды – косоглазый, с бельмом на одном глазу и гнилыми зубами – первым подходит, со спущенными штанами, к храпящей жертве. Для Белкулы удар его пики – что укус комара, она переворачивается во сне и по случайности пришибает насильника правой грудью, так что из того и дух вон. Первый помощник незадачливого главаря испускает последний вздох, раздавленный между грудями Белкулы, как алчный скорняк между двумя тюленями. Остальные разбойники, рангом пониже, также находят бесславную смерть. Один задыхается между бедрами у Белкулы. Еще двоих, норовивших взять крепость с тыла, сбило с ног мощным выбросом ветров, и они раскроили себе черепа о стволы деревьев. Когда же Белкула, зевнув, откусила шестому разбойнику напрочь все его мужское достоинство вместе с мошонкой, седьмой в ужасе убежал. (Убежал, впрочем, недалеко. В отличие от своих перекинувшихся товарищей, которые жили по принципу «сила есть, ума не надо», этот седьмой не отличался телесной мощью, но зато был человеком весьма хитроумным и предприимчивым, о чем мы еще скажем позднее.)
Пока еще робкий и боязливый, рассвет все-таки разгоняет ночную тьму, и Белкула открывает глаза под сладкое пение соловьев. Заметив разбойников – с окоченевшими и затвердевшими членами, только не теми, которыми надо; бездыханных, в золе от костра, – она рассуждает вполне резонно, что раз они мертвые, то она живая, и направляется целая и невредимая (хотя два внимательных глаза следят за ней на расстоянии) к славному городу Генту.
По прибытии в город, любезные господа, к Белкуле тут же подкатывает худощавый такой мужичок, рыжий, что твоя морковка – не молодой и не старый, явно тертый калач: жилистый, рожа обветренная и вся в чирьях, – выныривает откуда-то из теней, даже и не поймешь откуда. Словно важный посланник, обращается он к приезжей красавице, склонившись в картинном поклоне:
– О восхитительная царица, о нежнейший цветок, снизойди до смиренного своего слуги, выслушай его благосклонно и не гони сразу. Зовут меня… э… Копрологус, перераспределяющий блага земные. Я как раз возвращался из Дома счетчиков зерна, размышляя над некоторыми финансовыми вопросами, как вдруг сияние твоей красоты ослепило мне взор…
Подобный подход оставляет Белкулу холодной и равнодушной. Она идет себе дальше, не обращая внимания на Копрологуса, который, однако же, не отстает, но в корне меняет тактику:
– Послушай, красавица, ты одна в чужом городе, без друзей и без гроша в кармане. А у меня тут хорошие связи. И роскошный дом. Можешь там поселиться. Я даже платы с тебя не возьму, лишь иной раз попрошу об услуге – тебе и делать-то ничего не придется, даже с кровати вставать не надо.
Но Белкула не отрывает глаз от фасадов домов, от их роскошных фронтонов и мерцающих окон. И только, когда на пути попадется пекарня, где с лотка продают свежие, с пылу с жару
– Хочешь есть? У меня есть, что покушать. Суп, фрикадельки и сыр.
Это Белкула расслышала хорошо (ее глухота избирательна, как это часто бывает у стариков). Она тащит своего костлявого спутника к ларьку с едой и сметает все прямо на месте – за счет Копрологуса, разумеется. Но тот не жалеет потраченных денег, поскольку знает, что, когда дама сыта, у нее разгораются аппетиты иного свойства.
