огорченные, теперь они будут жить без меня. Все будет, как раньше, только с ними не будет меня. Я представлял себе свой родной дом, каждый его уголок, как будто я мог вернуться туда одним только усилием мысли. И вот наконец в эту невыносимую ночь я вступил в лабиринты сна. Мне снились кошмары, будто я попадаюсь в ловушку и не могу выбраться, или что меня душат. Особенно ярко мне запомнился сон, где я застрял в узкой норе под землей и рыл землю руками, пытаясь освободиться, и стер руки до крови.
Я все еще барахтался в пыли, когда меня разбудил колокольный звон.
Хотя дневной свет в Башню не проникал, под стропилами были лампы искусственного освещения, к моей несказанной радости. Я встал и оделся. Склонившись над умывальником, я увидел, что ночью кто-то подлил в таз воды.
Я все еще ломал голову над этой загадкой, и тут пришел брат Кай и принес мне сандалии и белый плащ.
– Одеяние Соискателя, – сказал он. – Иди за мной. Пора.
Мы молча отправились в зал собраний. Каждый раз, когда мы входили в комнату или зал, я весь обмирал в предвкушении. Но те комнаты были пусты, и путь нам еще предстоял неблизкий. Внутри Башня была как мозаика из множества зданий, соединенных друг с другом лестницами и переходами – словно город, сжатый в пространстве и втиснутый в сотни ячеек, примыкавших друг к другу, так что окна строений открывались не во внешний мир, а внутрь других зданий, и там, где кончался один лестничный пролет, сразу же начинался другой. Мне не хватило решимости или, может быть, наглости расспросить брата Кая о подробностях церемонии посвящения; как я понял, меня специально держали в неведении – таков был обычай.
– Вот мы и пришли, – объявил брат Кай, вырвав меня из задумчивости. Он поднял посох и стукнул три раза в массивную черную дверь. Внутри трижды пробил звучный гонг, и дверь отрылась.
Когда мы вошли в зал собраний, братья уже нас ждали. Все они были одеты в серое, у всех были очень серьезные лица, все сидели надутые от сознания собственной важности. Я смиренно поклонился каждому по отдельности: мне показалось, что так будет правильно.
Первым поднялся и заговорил брат Эридус, смуглый мужчина с черной, как смоль, бородой.
– Добро пожаловать в Башню. Наш Мастер, Владыка… – он на секунду запнулся и обвел многозначительным взглядом остальных членов Братства, – …Гербош фон Окба… избрал тебя учеником. Ты будешь учиться у нас у всех, перенимать у нас опыт, пока не определишь свой собственный путь. Самобытность, новаторство и специализация – вот наш девиз.
– И мы не являемся исключением, – как бы между прочим заметили братья Греда и Эп.
– Обряд Вступления подобен помазанию на царство. Теперь у тебя будет особое место в мире, особое положение в глазах Господа, ибо суетность бренного мира больше тебя не касается. Ты станешь выше мирской суеты. Ты pueris rationalis capax[30]. Иными словами, ты – Избранный.
Брат Эридус говорил неспешно, с расстановкой, чтобы звучало весомо и важно, при этом он то и дело облизывал губы, явно смакуя каждое свое слово.
– Сейчас ты отдашь нам свою мирскую одежду. Ее сожгут, а пепел вернут тебе. Это называется Очищение. Потом брат Кай проведет церемонию Облачения Соискателя, или, Облачения Идеи, называемый так потому…
– …что пока что ты только понятие, – перебил брат Нестор.
– …в голове нашего Мастера.
Брат Нестор поднялся и вышел вперед, оттеснив брата Эридуса. Тот попытался вернуть главенствующее положение, но брат Нестор все-таки одержал верх исключительно за счет грубой силы и превосходства в весе.
– Облачение в плащ Соискателя, – объявил он, – называется Наставление. Ибо пройдет несколько лет, и ты будешь допущен в…
– …бах-бах-Башню Мысли. – Это вступил брат Людвиг. – И мы бу-бу-будем твоим огнивом…
– …дабы пламя трудов твоих осветило мир…
– …погрязший во мры-мры-мраке невежества.
За сим последовала краткая потасовка, когда все три брата попытались сойти с кафедры одновременно. Братья Греда и Эп, которые были, как я теперь выяснил, музыкантами, грянули что-то бравурно веселое на своих волынках, но тут же осознали ошибку и, хлопнув себя по лбу, перестроились на торжественный гимн. Брат Кай потянул меня за рубаху.
– Быстрее, – сказал он.
Я поспешно разделся, сбросив одежду на пол.
Не хочу утомлять вас подробностями церемонии, каковая прошла весьма бурно, братья только и делали, что огрызались друг на друга, и не подрались исключительно чудом. Меня кое-как обрядили в белое одеяние Соискателя, при этом братья Эридус, Нестор и Людвиг постоянно перебивали друг друга, так и не сумев договориться, кто проведет церемонию. Они говорили на нескольких языках, из которых я узнал только два (латынь и греческий). Львиная доля этих непонятных речей пришлась на какую-то гортанную тарабарщину, которую невозможно было произнести иначе, как напрягая горло и обильно брызжа слюной. Под конец меня торжественно окропили каким-то прогорклым маслом и вручили мне урну с пеплом моего сожженного мирского платья.
Потом мы перешли в соседнюю залу, где все было сервировано для праздничного банкета. Я пребывал в полном оцепенении, так что меня не смутила буроватая масса, предложенная в качестве угощения. Длинный стол, отполированный до зеркального блеска, искрился, как тихое озеро под луной, и я видел свое отражение в столешнице. Я смотрел на себя и уже не узнавал. Мое лицо под белым капюшоном – это было чужое лицо: лицо преждевременно повзрослевшего колдуна, серьезное не по годам. Избранники, должен заметить, не умели вести себя за столом: они жевали с открытым ртом, громко чавкали и выковыривали ногтями застрявшие между зубами кусочки пищи или пытались достать их языком, ни капельки не стесняясь
