противницей курения. Я помнила, какие споры возникали между ней и Эвертом, когда он зажигал сигарету.
— Да, я курила, когда была подростком. В юности я перепробовала все, что запрещено Богом.
Я ехала и думала, что мы, в общем-то, ничего не знаем о прошлом друг друга. О чем мы говорили все эти два года? О вещах, не вызывающих сомнения. О еде, одежде, отпуске. О детях. Друг о друге. Много о теннисе. О полиции. И, как это ни грустно признать, из-за смерти Эверта мы стали более откровенны, повернулись друг к другу своими истинными сторонами, поэтому стало даже казаться, что эта трагедия сделала нашу дружбу еще крепче. Но на деле все оказалось наоборот. Один из нас задумал убить себя и своих самых близких, и с этого началось падение «клуба гурманов».
Мы ехали вдоль темных елей, которые так и склонялись над дорогой, за ними невероятно ярко светила луна, я чувствовала себя, как никогда, бодро и легко. Как будто освободилась от тяжелого, как свинец, груза.
— Ну, тебе получше? — заботливо спросила Бабетт и погладила мою ногу.
— Да. Как странно. Я почему-то очень рада. Я впала в немилость — и ничего страшного! И чего я все время боялась…
— Может быть, того, к чему это приведет?
— А к чему это может привести? — спросила я.
— Не знаю. Но могу себе представить, что возникнут неприятные ситуации. Мы везде встречаемся. В больнице у Ханнеке, покупая продукты в «Алберт Хейн».[5] В «Верди». В школе. Дети общаются друг с другом. И мужья, не забывай об этом.
— О, я думала, ты о другом. Что меня будут выслеживать, и вскоре я буду висеть на каком-нибудь суку.
— Но ты же не думаешь, что…
— Я не знаю, что должна думать. Я знаю только, что здесь есть какие-то тайны, связанные со смертью Эверта и несчастным случаем с Ханнеке, а наши друзья изо всех сил пытаются скрыть это. Из-за вещей, которые явно оказались выше дружбы.
— Из-за денег, — покорно и как само собой разумеющееся проговорила Бабетт, как будто эти слова все объясняли.
В «Верди» было тихо. Несколько человек в строгих костюмах стояли у барной стойки, в глубине зала тут и там сидели обедающие пары. Был январь, деревня пребывала в зимней спячке. В животе у меня урчало, но я знала, что кусок не полезет в горло. Бабетт отправилась в туалет, я попыталась найти столик как можно дальше от других посетителей и заказала «Джек Дениелс» без льда. Сигареты мне были уже не нужны, желание успокоиться при помощи никотина прошло. Собственно говоря, я должна была позвонить Михелу, но между нами выросли горы.
Бабетт подбежала ко мне, элегантная как манекен. Она подкрасила губы темно-коричневой помадой и распустила волосы. Не обращая внимания на мужчин, которые провожали ее оценивающими взглядами и масляно улыбались, она небрежно перекинула волосы на спину и села за столик рядом со мной.
— Я вот что думаю, — начала она. — Это меня так разозлило! Просто дальше ехать некуда! Но они именно такие, и я, честно говоря, уже давно знала. Они так жестоко отвернулись от нас с Эвертом. Особенно Анжела, которая не хотела больше держать меня в своем доме. Знаешь почему? Патриция и все они совершенно не могут переносить проблемы. Все хорошо, пока хорошо. Но если что-то не заладилось, ты им уже не нужен.
— Не знаю, Бабетт, — ответила я. — Они все-таки много сделали для тебя. — Она, оказывается, была в курсе, что Анжела передумала приглашать ее к себе. Меня это очень удивило, и я не могла понять, кто бы мог рассказать ей об этом. В любом случае, не я.
Бабетт подняла свой бокал, я — свой, она нежно посмотрела на меня.
— За тебя, Карен. Я считаю, что ты просто суперженщина. Ты моя единственная настоящая подруга.
От виски мы согрелись и разомлели. Бабетт заказала маленькие мясные крокеты, под них мы перешли на пиво, и мне стало совершенно наплевать, что вот уже который вечер подряд я напиваюсь вдрызг. Чудесно было чувствовать, как организм наконец расслабляется, ноющая головная боль, а вместе с ней и беспокойство, проходят. Оставались только вопросы, они крутились в голове и умоляли об ответах.
— Разве не странно, что Анжела и Патриция не рассказали в полиции, что были у Ханнеке? — спросила я Бабетт.
— Да, это очень странно, — ответила она, пытаясь вытащить пластмассовой вилочкой остатки крокета из корытца с горчицей. — Меня это тоже покоробило. Это просто смешно, что они скрывают от нас, что им сказала Ханнеке. Но я и так это знаю.
Я с любопытством перегнулась через стол к Бабетт, и она наклонилась вперед ко мне. Я даже потерла горевшее ухо.
— У «Спортс Анлимитед» были большие финансовые проблемы, и на этой почве у Эверта был конфликт с Симоном. Он считал, что Эверт плохой менеджер. Иво помог ему выпутаться, и все проблемы решились до того, как Эверт заболел и стал думать, что эти двое задумали против него заговор. А они-то просто хотели спасти дело от гибели.
Бабетт заметила мой вопросительный иронический взгляд и потрясла головой.
— Нет, правда, я точно знаю. Все это время, пока Эверт был в клинике, Симон корпел над тем, чтобы уберечь «Спортс Анлимитед» от банкротства, поэтому-то Симон и хотел оставить компанию под своим управлением, до тех пор пока Эверт не выздоровеет. Это бесило Эверта. И несправедливо, потому что он сам все спустил. Но этого не знала Ханнеке, она была в курсе только той версии, которую ей рассказал Эверт. Я думаю, она в чем-то обвиняла Симона. Может быть, даже угрожала, что обратится в полицию.
— А что спустил Эверт?
— Он потерял сотни тысяч на бирже. Операции с ценными бумагами и все такое через интернет. Он прямо помешался на этом, день и ночь сидел за компьютером. В конце концов стал пускать в эти операции даже фонды своего предприятия. Если бы Симон и Иво нам не помогли, нам было бы сейчас совсем кисло.
Она вымученно улыбнулась.
— В смысле финансов?
— Да. Момент был тяжелый. Каждый день судебные приставы на пороге. Стоишь у кассы в супермаркете, и вдруг выясняется, что твоя карточка заблокирована. Боже мой, как все это унизительно. — Она отхлебнула еще пива. Взгляд ее затуманился.
— Нам это и в голову не приходило. Я думала, что дела у вас идут прекрасно. Почему ты никогда не рассказывала мне об этом? Мы тоже могли бы как-то помочь.
— О таких вещах не принято говорить. Я сгорала со стыда, когда входила в «Алди».[6] Брала пустые пакеты в «Алберт Хейн» и клала туда покупки. Оказаться вдруг в очереди среди матерей, живущих на пособие… Этот запах нищеты…
У ее рта появилась жесткая складка.
— Каждый хоть раз ходил в «Алди». Чего тут стыдиться?
Она отстраненно посмотрела на меня.
— Конечно, нет. Просто это было тяжелое время. Вот и все.
Встряхнула головой и улыбнулась.
— Мне кажется, это странно, что все вертится вокруг Симона, — сказала я.
— А знаешь, что мне кажется странным? Решительность, с которой Патриция говорит, что будет бороться за доброе имя Симона. Как будто он ее ребенок! На что теперь она может повлиять? Это звучит, как идея фикс, — ответила Бабетт.
Я провела пальцем по тарелке и собрала крошки от крокетов.
— А сейчас мне действительно надо покурить, — пробормотала я. Бабетт помахала официанту и заказала два пива и пачку «Мальборо-лайт». Я слизнула крошки с пальца.
— Все больше начинает казаться, что все-таки Ханнеке столкнули с балкона, чтобы она не
