Мы не общаемся почти месяц, но я все равно каждый час смотрю на мобильный, не пришло ли мне сообщение. Когда же пройдет эта тревога? Я схожу с ума. Мы видимся теперь только в присутствии других, и мне в такие моменты кажется, что все на нас смотрят. С ним что-то не так, я вижу это. Он ужасно замкнулся, много пьет и скандалит. Его жена, по-моему, задумала какую-то месть. Висит на шее у всех мужчин. Просто гадко смотреть, что никто не видит, какова она на самом деле. Я боюсь что-то сказать. Я боюсь, что тогда она причинит ему еще больше боли. Я ничего не понимаю. Теперь они вдруг собрались переехать…
Она что-то замышляет, я вижу… Мне страшно. И я одна. К счастью, у меня есть вы.
Случилась катастрофа. Мой любимый умер.
Это было ее последнее сообщение. Я закрыла сайт и посмотрела на окошко msn. Ввела адрес Ханнеке и попробовала разные пароли. С пятой попытки я зашла в систему. Паролем оказался ее домашний адрес.
«В этой папке сообщений нет», —
высветилось на экране. Все входящие и исходящие и-мэйлы были уничтожены. Меня кто-то опередил.
35
Я не знаю, как смогла продержаться в тот вечер, как я сидела за столом с Бабетт, Михелом и детьми, хотя чувствовала себя так, будто в голове гудел пчелиный рой. У меня даже получалось иногда улыбаться, притворяться, что я внимательно слушаю детские рассказы про школу, пожевать кусочек бифштекса и даже проглотить его, несмотря на стойкое сопротивление пищевода. Если Михел прикасался ко мне, я вздрагивала, как от удара током. При каждом взгляде на Бабетт меня переполняло отвращение к ней. Одно было совершенно ясно — эта женщина должна убраться из моего дома. Ее присутствие было как опасный смертельный вирус. Но решить проблему в этот же вечер было невозможно, это было бы слишком подозрительно.
Я по возможности небрежно поинтересовалась, как у нее дела с маклером, она вздохнула и ответила, что ужасно трудно снять хороший дом, который бы отвечал всем ее требованиям. У нее ведь был такой прекрасный дом. Она всегда мечтала состариться в том доме. Тут она снова пустила в ход слезы, попутно перебирая все, что было так прекрасно в ее доме: сидеть вместе у камина, просыпаться и смотреть в окно на лес, устраивать праздники в ее уютной гостиной.
«Заткнись, — думала я. — Избавь меня от этого спектакля». Но Михел уже втянулся и после третьего бокала тоже начал всхлипывать.
Я подливала в вино воду. Мне хотелось оставаться трезвой. Я придумала, что у меня болит голова, хотя так оно и было. Я убрала со стола, поставила грязную посуду в посудомойку, вымыла сковородки. Мне не хотелось участвовать в разговоре Бабетт и Михела, и я сказала, что пойду наверх к детям. Там я набрала ванну, усадила детей перед телевизором и разыскала визитку Дорин Ягер. Я понимала, что должна это сделать. Я позвонила ей с мобильного Михела и рассказала про письма Ханнеке в интернете. Она пообещала посмотреть, но сказала, что, к сожалению, это ничего еще не доказывает.
— Эверт лежал в психиатрической лечебнице. Мы не можем доказать, что она действительно его била и издевалась над ним. Это с таким же успехом может быть фантазией психически нездорового человека. Пришли мне по и-мэйлу ее фотографию, я сегодня вечером съезжу, покажу ее хозяину отеля. Сейчас могу тебе только сказать, что у нее нет судимостей. Это мы проверили.
Она сказала, что я должна быть осторожной, и в том числе остерегаться Симона.
— Дорин, — спросила я, чтобы растянуть разговор и отодвинуть подальше одинокую бессонную ночь, которая меня ожидала, — может, мне все это прекратить? Смириться с ситуацией. Я сама иногда не понимаю, ради кого все это делаю. Для Ханнеке, да и для тебя…
— Для себя, Карен. Ты делаешь это для себя. Ты же не продалась.
Я повесила трубку и осталась сидеть на кровати, сжавшись в комок и дрожа от волнения, сжимая в руке мобильный Михела. Я нажала на «меню», а потом на «сообщения». Впервые в жизни я проверяла собственного мужа. Входящих сообщений не было.
Клубок боли в желудке ударил меня под ребра. Я отшвырнула телефон и упала головой в подушки. Я вдыхала такой родной запах его волос, кожи, его висков и плакала по нам самим.
После того как мне относительно удалось собрать себя по частям, я посадила детей в теплую ванну с пеной. Я мыла их спинки, их льняные волосы, трогала, как шатаются зубы, считала новые синяки. Они надели пижамки, и я разрешила им вчетвером спать в одной комнате. Мальчишки с серьезными лицами перетащили матрасы в комнату к девочкам, мы убрали кукольный дом, они все вместе забрались под одно одеяло, и я читала им книжку. Больше всего мне хотелось остаться здесь, с румяными, невинными детишками, запереть дверь и отсидеться в этом мире барби и пластмассовых пупсов, пока кошмар не закончится.
В три часа ночи я еще не спала. К этому моменту я уже убедила себя, что налицо заговор. У каждого был мотив, чтобы убить Эверта и Ханнеке, они впали в немилость, потому что были диссидентами и сопротивлялись той власти, что имел над нами Симон. У него были интересы в каждом предприятии, наш успех был его успехом, но если бы он перекрыл краны, все лопнуло бы как мыльный пузырь.
На улице ветер в очередной раз перерастал в ураган. В окно колотили градины. Мне было холодно, несмотря на пижаму, теплое одеяло и храпящего под боком мужа. Холод был внутри. Кровь превратилась в ледяную воду. Я вдруг так испугалась собственных мыслей, что с трудом могла дышать и оставаться в этой постели. Ни секунды больше я не могла оставаться рядом с Михелом. Если это был заговор, то он тоже мог в нем участвовать. Конечно, он мог быть и против их плана, но ему ничего бы не оставалось, как согласиться с остальными ради собственной безопасности. Я посмотрела на его спокойное лицо, помятое от сна, лицо моего мужа, отца Аннабель и Софи, и мне показалось, что это кто-то чужой. Я осторожно вылезла из-под одеяла, сунула ледяные ноги в тапки и накинула на плечи халат. Михел повернулся на другой бок и снова захрапел. Я на цыпочках прошла к двери, вышла из спальни и спустилась вниз по лестнице, запыхавшись, как будто за мной кто-то гнался.
На кухне было душно и ужасно холодно. Я даже начала стучать зубами. Я зажгла плиту и открыла духовку. Потом достала из шкафа маленькую кастрюльку, плеснула в нее молока и поставила на огонь, все еще не в состоянии привести в порядок мысли, выстроить их в ряд. Молоко закипело, я вылила его в большую кружку, налила немного коньяка и села греться в теплом воздухе от духовки.
Я опять заставила себя думать обо всем случившемся, шаг за шагом, начиная с письма, которое Эверт послал Ханнеке. Оно было абсолютно нормальным и продуманным. Ничего не говорило о том, что Эверт был не в себе, хотел покончить с жизнью и причинить вред своей семье. И совершенно ясно было, что у них с Симоном возник конфликт, в котором Эверт не мог выйти победителем. Я сделала глоток, алкоголь приятно обжег горло. Бабетт была достаточно близко, чтобы подменить таблетки Эверта, усыпить себя и детей.
Я достала сигареты Михела, включила вытяжку и прикурила. Сделала глубокую затяжку и посмотрела на золотую заколку Бабетт, лежащую на столе. «Но зачем? — подумала я. — Зачем так сильно рисковать?»
Я не знаю, сколько времени я курила у плиты, наслаждаясь теплом и отогревая косточки. Мысли и воспоминания, подтверждающие мою теорию, путались в голове, заснуть я бы все равно не смогла. Я
