моя добыча, – он взял сабли, взвесил обе в руке, выбрал одну. По его знаку Каспер снял брус с двери.
Потом лесник взял вторую лампу и, держа дробовик на сгибе руки, другой вынес фонарь и поставил его на повозку, так что сцена была теперь освещена с двух сторон. За ним с обнажённой саблей в руке вышел Фенвик.
Как и фон Вертерн, он поднял в приветствии оружие. Я видела, как барон быстро оглянулся на лес. Прижав руки к груди, я ждала звука выстрела, ждала, что Фенвик упадёт, безрассудно отправившись навстречу коварству врага. Но выстрела не последовало. Можно ли было поверить леснику, что его люди, проскользнув по ночному лесу, схватили всех людей Конрада? Похоже, что фон Вертерн на самом деле потерял поддержку.
Однако он не отступил, как я ожидала. С силой вонзил своё лезвие в землю, расстегнул тугой форменный камзол и отбросил его назад. Фенвик не делал таких приготовлений. Каспер негромко свистнул и получил в ответ свист по крайней мере с шести направлений.
Я не могла понять выражение, появившееся на самоуверенном лице Конрада, когда он услышал этот ответ. Должно быть, он понял, что его ловушка не удалась. Но он поднял своё оружие, и противники встали друг перед другом.
Ноги мои неожиданно подогнулись. Пришлось держаться рукой за дверь, впившись ногтями в старое дерево. Теперь я не могла отступить, как и эти двое мужчин.
Я ничего не понимаю в искусстве фехтования, но в их движениях чувствовалось мрачное, жестокое изящество. Они кружили друг вокруг друга, потом сошлись в быстром потоке ударов и уклонений, как участники прекрасного, но смертельно опасного танца. Я увидела, как на предплечье полковника появилась алая полоска, кровь протекла через рукав. Услышала негромкий торжествующий крик Конрада. Но рана, хоть и болезненная, оказалась, наверное, всего лишь царапиной. Она как будто не мешала Фенвику.
Теперь они постоянно нападали и защищались. Я слышала их тяжёлое дыхание, топот ног. Потом…
Конрад испустил странный приглушённый возглас. В его грудь глубоко вонзилась сталь. Он отшатнулся, сделал шаг, другой, так быстро, что увлёк за собой саблю. Рука полковника опустилась, кровь из раны потекла сильней.
На лице барона, освещённом фонарём, появилось выражение ужаса. Рот его исказился, в глазах горела дьявольская ненависть. Не обращая внимания на рану, на лезвие, так глубоко вонзившееся в его тело, он нашёл в себе достаточно сил, чтобы пойти вперёд. Его цель была совершенно ясна. Он нёс смерть…
Может, я закричала, не знаю. Мой ли крик заставил его взглянуть на меня? Один шаг… другой… Фенвик не пытался отступать. Зажав одной рукой рану, с бесстрастным лицом он наблюдал за противником.
– Будьте прокляты? – мне он это послал или Фенвику? Этого я никогда не узнаю. Конрад приготовился нанести противнику смертельный удар – и упал на колени.
– Нет! Нет! – он пытался сразиться со своей слабостью, со своим поражением, но продолжал падать лицом вниз.
Мы сидели за столом в доме Каспера Капплемана. Я попыталась перевязать рану Фенвика, разрез, из которого продолжала сочиться кровь, но Труда отодвинула меня и занялась этим делом с большей уверенностью и спокойствием. Лицо полковника побледнело под пыльной щетиной, он вдыхал пары коньяка, который достал Каспер, но и слышать не хотел об отдыхе.
Я пыталась не думать о закутанном в плащ теле, лежавшем на деревенской телеге снаружи. С рассветом телега и разоружённые теперь люди фон Вертерна будут отведены к реке, и лесники Каспера переправят их назад, в Гессен.
Конечно, преследование по-прежнему было возможно, но мы выиграли время, чтобы вырваться вперёд. Поскольку полковник не мог теперь пользоваться правой рукой, которая висела у него на перевязи, мне пришлось самой дрожащими пальцами написать три документа. Сейчас они лежали передо мной на столе. Одно от моего имени. Я не знала, освободит ли оно меня от прошлого, но его мне написать было легче всего. В нём я официально отказывалась от любого наследства, оставленного мне дедом, и передавала его новому курфюрсту.
Остальные два документа составил Фенвик. В одном содержалось прошение об отставке со службы в Гессене. Второе было адресовано графу фон Маннихену, в нём подробно описывалось происшествие и сообщалось, что Каспер и его люди не имеют к нему отношение, они только защищали собственность своего хозяина от незаконного вторжения.
На самом ли деле я побывала замужем? Теперь этот вопрос не имел смысла – я освободилась от всяких притязаний на узы брака. Но на пальце у меня всё ещё розовела полоска, которой больно было касаться. Это несчастное кольцо всё-таки сыграло свою роль в случившемся. Потому что фон Вертерн, разыскивая нас, отобрал его у торговца и догадался, куда мы уходим. Мы узнали об этом, допрашивая его помощника, зловеще выглядевшего типа, в котором Труда узнала кучера, который будто бы повёз нас на медовый месяц.
Я не жалела человека, лежавшего в телеге. С самого начала он вызывал во мне только отвращение. А жестокость, с какой он обошёлся со мной в тот вечер, когда пытался принудить меня передать ему наследство, заставила ненавидеть и одновременно бояться его. Но его гнев был совершенно бесполезен. Я не хотела наследства деда. Барон и графиня могли взять его гораздо легче. Но они никогда не поверили бы в это, и поэтому барон погиб, а о судьбе графини я, вероятно, никогда не узнаю.
Но главное состояло в том, что я освободилась от зловещего прошлого. Огромная усталость охватила меня, когда я сложила документы и запечатала их воском, который осторожно накапала Труда со свечи. К письмам полковника я приложила кольцо, которое он дал мне. А для своего достала железных бабочек. Может быть, никто в Гессене теперь не поймёт их смысла, но я как удостоверение своей личности прижала их к воску. Два письма были отправлены с гонцом в Аксельбург. Я желала новому курфюрсту наслаждаться тем, что находится в башне и что он может теперь назвать своим. Для меня это сокровище было поистине недобрым.
Каспер отвёл нас в замок графа – он действительно оказался настоящим замком. Тут нас приняли слуги. Вызвали хирурга, который занялся раной полковника, а я проспала почти два дня. Во всяком случае я о них почти ничего не помню, хотя раз или два просыпалась, пила то, что мне давали, и снова погружалась в благословенную тьму, где не было снов, только мир.
Хотя Труда и использовала разные средства, мои волосы оставались тёмными, и, проснувшись, я увидела совсем другого человека в зеркале комнаты для гостей.
Экономка порылась в гардеробе хозяйки, несмотря на мои протесты. Она заявила, что я не могу продолжать путешествовать в крестьянском платье, рваном и грязном. И потому посадила портниху за переделку двух платьев. Деньги она принять отказалась, но я поклялась, что графиня фон Маннихен (я оставила для неё письмо с благодарностью и извинениями за то, что позволила себе воспользоваться её туалетами) со временем получит подарок, который ей понравится.
На четвёртый день после нашего тайного и драматичного прибытия в Гановер полковник объявил, что он готов к выходу, хотя я не верила, что силы полностью вернулись к нему. Мы должны были как можно быстрее добраться до Гамбурга, а оттуда на корабле отплыть в Англию. Полковник хотел заняться своим состоянием, прежде чем отправляться за море.
В замке мы почти не видели друг друга. Я иногда заходила в его комнату, чтобы узнать, как он себя чувствует, но мы ни разу не оставались наедине. Мы снова очутились в мире, где царствуют приличия, и я думаю, что экономка заподозрила в наших отношениях самое худшее. Пошли разговоры, многие слышали слова Конрада, и я не думала, что об этом осталось неизвестно слугам в замке.
Нам одолжили экипаж, мы в нём должны были добраться до города на севере, а там нанять собственную карету. Моё золото, как я и надеялась, очень нам помогло. Мы быстро проехали через весь Гановер. Много часов я провела в карете на одном сидении с полковником. Труда сидела против нас, а Кристофер ехал с кучером. Поэтому разговор шёл на самые общие темы. Мы не говорили о том, что случилось с нами, мне было просто приятно рассказывать о доме, хотя когда я думала о падении Фенвика, его изгнании из страны, которой он так хорошо служил, я не могла избавиться от чувства вины. Я послужила
