опасно, и велел им остановиться.
– Остановиться? А почему? – спросил Хью.
Дозорный пояснил, что «Сапог» полон солдат и констеблей, которые заняли его сегодня днем. Все, кто там был, успели бежать или, может, арестованы – это ему неизвестно. Он предупредил уже множество людей, чтобы не шли туда, и они, наверное, прячутся теперь на рынках или в других местах. Лежа в канаве, он видел вдали огни пожаров, но теперь все уже погасло. Проходившие здесь люди толковали между собой об этих пожарах, и, видимо, все сильно напуганы. О Барнеби он ничего не мог сообщить, даже имени такого не слыхал. Он слышал, как говорили люди, что кого-то тут схватили и отправили в Ньюгет. Верно это или нет, он не знал.
Три приятеля стали совещаться, что делать дальше. Хью, предполагая, что Барнеби схвачен солдатами и сидит под арестом в «Сапоге», был за то, чтобы подкрасться к дому и поджечь его, но Деннис и Сим, не склонные пускать в ход такие крайние средства без поддержки отряда, утверждали, что если Барнеби арестован, то уж, наверное, его отправили в более надежную тюрьму, чем «Сапог», – неужели же солдаты рискнули бы оставить его на всю ночь в таком не защищенном от нападения месте? Вняв этим разумным доводам, Хью согласился повернуть обратно и идти на Флитский рынок, куда, узнав о положении дел, уже пошли, вероятно, искать убежища некоторые их соратники.
Необходимость действовать придала трем приятелям бодрости и новых сил. Они поспешно тронулись в путь, забыв об усталости, от которой только несколько минут назад просто с ног валились, и скоро пришли на Флитский рынок.
Рынок этот в те времена представлял собой длинный и беспорядочный ряд деревянных сараев, ларьков, навесов на месте нынешней Фаррингдон-стрит. Вся эта неприглядная куча строений, громоздившаяся посреди дороги, сильно затрудняла движение экипажей и досаждала пешеходам, которым приходилось лавировать между фургонами, корзинами, тачками, тележками, бочками, лотками и скамьями, сталкиваясь ежеминутно с носильщиками, возчиками, разносчиками и прокладывая себе дорогу сквозь пеструю толпу покупателей, продавцов, карманных воров, праздношатающихся и всяких темных личностей. Воздух здесь был пропитан вонью гнилых овощей и фруктов, требухи из мясных лавок, всяких отбросов и мусора. Все, что существует для удобства населения, в те времена являлось лишь источником массы неудобств, и Флитский рынок мог служить блестящим тому подтверждением.
Здесь-то многие бунтовщики укрывались не только эту ночь, но и две-три предыдущие, – потому ли, что навесы и пустые корзины в какой-то мере могли заменить им спальни, или потому, быть может, что здесь в случае надобности было чем наспех забаррикадироваться от преследователей. Уже совсем рассвело, но утро было холодное, и целая группа этих людей собралась у огня в трактире. Пили горячее пиво с джином, курили трубки и строили планы на завтра.
Так как Хью и оба его спутника были хорошо известны большинству присутствующих, их встретили весьма радушно и уступили им самые почетные места. Дверь крепко-накрепко заперли, чтобы сюда не проникли нежеланные гости, и начался обмен новостями.
– Говорят, солдаты заняли «Сапог», – сказал Хью. – Кто-нибудь из вас знает подробности? Несколько человек закричали, что знают, но, так как большинство собравшихся здесь провели ночь вне Лондона – громили Уоррен или участвовали в других ночных походах, – то на поверку оказалось, что знают они не больше самого Хью. О том, что в «Сапоге» солдаты, их предупредил разведчик, и они эту весть передавали друг другу, а очевидцев среди них не оказалось.
– Мы оставили там вчера караульного, – сказал Хью, обводя всех глазами, – и я его не вижу среди вас. Знаете, это Барнеби, тот, что в Вестминстере сшиб с лошади гвардейца. Может, кто видел его или слышал что-нибудь о нем?
Все качали головами и, бормоча, что ничего не знают, вопросительно оглядывались на соседей. Вдруг со двора донесся какой-то шум, и они услышали голос человека, который спрашивал, нет ли тут Хью, и уверял, что у него к Хью неотложное дело.
– Если он один, впустите его! – крикнул Хью тем, кто охранял дверь.
– Да, да, – поддержали его остальные, – пустите!
Дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел запыхавшийся молодой человек. У него не было одной руки, голова и лицо были обвязаны окровавленной тряпкой, точно у тяжело раненного, одежда изодрана, в единственной руке он держал толстую палку. Он спросил, кто здесь Хью.
– Это я, – отвечал тот. – Что вам нужно?
– Мне поручено вам кое-что передать, – сказал пришедший. – Вы знаете Барнеби?
– Что с ним? Это он послал вас ко мне?
– Да. Его схватили. Он в Ньюгете, в одном из самых надежных казематов. Он защищался изо всех сил, но их было слишком много. Вот и все, что он велел вам передать.
– Когда вы его видели? – поспешно спросил Хью.
– Его вел в тюрьму целый отряд солдат. Они шли боковыми улицами, не той дорогой, где мы их поджидали. Нас несколько человек все-таки попробовали отбить его, и он крикнул мне, чтобы я сообщил вам, где он. Мы здорово дрались, но ничего не вышло. Вот глядите!
Он указал на свою одежду, на забинтованную голоду и, все еще тяжело дыша, обвел глазами комнату, потом снова повернулся к Хью.
– Я вас знаю в лицо, – сказал он, – потому что был в толпе и в пятницу, и в субботу, и вчера, но не знал вашего имени. Вы смелый парень, и Барнеби тоже. Он дрался, как лев, да это не помогло. Ну, и я сделал все, что может сделать человек, у которого только одна рука.
Он снова окинул испытующим взглядом все, что его окружало, – впрочем, направление его взгляда трудно было определить, так как повязка почти скрывала лицо, – Затем, круто обернувшись к Хью, сжал свою палку так порывисто, словно ожидал нападения, и принял оборонительную позу.
Но если у него и были какие-нибудь опасения, поведение присутствующих быстро их рассеяло. Никто из них в эту минуту не обращал внимания на вестника – слишком взволновали их принесенные вести. Со всех сторон загремели проклятия, угрозы, брань. Одни кричали, что если это стерпеть, то не сегодня-завтра все угодят в тюрьму, другие – что следовало бы раньше освободить арестованных, тогда не забрали бы и Барнеби. Один гаркнул во все горло: «Кто идет со мной в Ньюгет?» Ответом ему был дружный крик, и все ринулись к выходу.
Однако Хью и Деннис загородили собой дверь и удерживали толпу, пока шум не улегся настолько, что их голоса можно было расслышать. Тогда они объявили, что идти сейчас, среди бела дня, – безумие; надо дождаться темноты, разработать план нападения и освободить не только своих, но всех заключенных, а тюрьму сжечь.
– И не только одну эту тюрьму, – воскликнул Хью, – а все тюрьмы в Лондоне, чтобы некуда было сажать арестованных. Да, да, все будут гореть, как костры. Дотла их сожжем! Слушайте! – Он схватил Денниса за руку. – Кто из вас настоящий мужчина, идите с нами! Поклянемся освободить Барнеби и не оставить ни единой тюрьмы в городе! Кто с нами, давайте на том руку!
Все руки протянулись к Хью. И бунтовщики дали страшную клятву нынче же ночью освободить из Ньюгета товарищей, взломав все двери, а затем сжечь тюрьму, хотя бы им самим пришлось погибнуть в огне.
Глава шестьдесят первая
Той самой ночью (в бурные и смутные времена события так быстро следуют одно за другим, что часто за сутки их происходит больше, чем у иного за целую жизнь) мистер Хардейл, с помощью Соломона крепко связав и посадив на лошадь своего пленника, повез его в Чигуэлл, чтобы оттуда доставить в Лондон и сразу передать в руки правосудия. Он рассчитывал, что беспорядки в городе послужат ему достаточным основанием, чтобы требовать заключения убийцы в тюрьму еще до рассвета, ибо сейчас никто не мог ручаться за надежность караулен или обычных мест предварительного заключения, и вести арестованного по улицам, когда чернь снова бунтует, было бы не только рискованно, но прямо-таки очень опасно, так как это могло вызвать попытку отбить его.
Поручив Соломону вести лошадь, мистер Хардейл сам пошел рядом, и так они среди ночи добрались до деревни.
Здесь все были на ногах, жители не ложились спать, боясь, что их сожгут в постели, и, собравшись вместе, охраняли деревню, утешая и ободряя друг друга. Кто похрабрее, вооружились, и небольшой отряд
