под весами, возможно, было когда-то адвокатскими нагрудниками и мантиями. Оставалось только вообразить, как шепнул Ричард нам с Адой, пока мы стояли, заглядывая в глубь лавки, что кости, сложенные в углу и обглоданные начисто, - это кости клиентов суда, и картина могла считаться законченной.
Туман еще не рассеялся, и на улице было полутемно, к тому же доступ света в лавку преграждала стена Линкольнс-Инна, стоявшая в нескольких ярдах; поэтому нам, конечно, не удалось бы увидеть здесь так много, если бы не зажженный фонарь в руках бродившего по лавке старика в очках и мохнатой шапке. Повернувшись ко входу, старик заметил нас. Он был маленького роста, мертвенно-бледный, сморщенный; голова его глубоко ушла в плечи и сидела как-то косо, а дыхание вырывалось изо рта клубами пара - чудилось, будто внутри у него пылает огонь. Шея его, подбородок и брови так густо заросли белой, как иней, щетиной и были так изборождены морщинами и вздувшимися жилами, что он смахивал на корень старого дерева, усыпанный снегом.
- Ха! - пробурчал старик, подходя к двери. - Принесли что-нибудь на продажу?
Мы невольно отшатнулись и взглянули на нашу проводницу, которая силилась открыть наружную дверь, ведущую в жилые комнаты, вынутым из кармана ключом, а Ричард сказал, что раз мы уже получили удовольствие видеть, где она живет, то можем с нею проститься, так как времени у нас мало.
Но проститься с нею оказалось вовсе не просто. Старушка с такой поразительной, искренней настойчивостью упрашивала нас хоть на минутку зайти и посмотреть, как она живет, и так простодушно, но упорно влекла меня в дом, к себе, должно быть видя во мне желанное для нее 'доброе предзнаменование', что я (не знаю, как другие) просто не могла противиться. Впрочем, у всех нас любопытство было более или менее возбуждено, - во всяком случае, когда старушку поддержал ее хозяин, говоря: 'Да, да! Сделайте ей удовольствие! Загляните на минутку! Входите, входите! Пройдите через эту дверь, если та не в порядке!' - мы вошли в лавку, положившись на покровительство Ричарда и ободренные его улыбкой.'
- Мой хозяин, Крук, - проговорила маленькая старушка, представляя нам хозяина с таким видом, словно она снизошла к нему с высоты своего величия. Соседи прозвали его 'Лорд-канцлером'. Его лавку называют 'Канцлерским судом'. Очень эксцентричная личность. Очень странный. О, уверяю вас, очень странный!
Она несколько раз качнула головой и постучала пальцем себе по лбу, как бы прося нас любезно извинить слабости своего хозяина.
- Ведь он, знаете ли, немножко... того!.. - величественно проговорила старушка.
Старик расслышал ее слова и ухмыльнулся.
- Что правда, то правда, - сказал он, шагая с фонарем впереди нас, меня действительно прозвали Лорд-канцлером, а мою лавку - Канцлерским судом. А как вы думаете, почему люди прозвали меня Лорд- канцлером, а мою лавку Канцлерским судом?
- Право, не знаю! - бросил Ричард довольно пренебрежительным тоном.
- Изволите видеть, - начал старик, остановившись и повернувшись к нам, - люди потому... Ха! Что за чудесные волосы! У меня в подвале три мешка женских волос, но таких красивых и тонких нету. Какой цвет, какие шелковистые!
- Довольно, приятель, - проговорил Ричард, раздраженный тем, что старик провел своей желтой рукой по косам Ады. - Можете восхищаться, как и все мы, но не позволяйте себе вольностей.
Старик внезапно метнул на него такой взгляд, что я позабыла и про Аду, а та, смущенная и зардевшаяся, была до того красива, что привлекла даже рассеянное внимание маленькой старушки. Стараясь предотвратить ссору, Ада со смехом сказала, что может лишь гордиться столь неподдельным восхищением, а мистер Крук снова сжался и погас столь же внезапно, как вспыхнул.
- У меня здесь, изволите видеть, полным-полно всякой всячины, продолжал он, подняв фонарь, - и все это, как полагают соседи (хотя они ничего не знают, эти люди), изнашивается, разваливается, гниет, вот почему они так и окрестили меня и мою лавку. А склад у меня битком набит старым пергаментом и бумагой. Да еще есть у меня страстишка к ржавчине, плесени, паутине. По мне - 'что в сеть попало, то и рыба' - ничем не брезгую. А уж если что попадет ко мне в лапы, того я из них не выпущу (то есть соседи мои так думают, но что они знают, эти люди?); а еще я терпеть не могу никаких перемен, никакой уборки, стирки, чистки, ремонта у себя в доме. Потому-то лавка моя и получила столь зловещее прозвище - 'Канцлерский суд'. Но сам я на это не обижаюсь. Я чуть не каждый день хожу любоваться на своего благородного и ученого собрата, когда он заседает в Линкольнс-Инне. Он меня не замечает, но я-то его замечаю. Между нами невелика разница. Оба копаемся в неразберихе... Ха, Леди Джейн!
Большая серая кошка соскочила с полки к нему на плечо, и все мы вздрогнули.
- Ха! Покажи-ка им, как ты царапаешься. Ха! Ну-ка, рви, миледи! приказал ей хозяин.
Кошка, спрыгнув на узел тряпья, принялась рвать его своими тигриными когтями и так шипела, что мне стало не по себе.
- Вот как она расправится со всяким, на кого я ее науськаю, - сказал старик. - Кроме всего прочего, я скупаю кошачьи шкурки, ну мне и принесли эту кошку. Отличная шкурка - сами видите, - однако я ее не содрал. Не содрал - не в пример Канцлерскому суду!
Он уже провел нас через лавку и открыл заднюю дверь, ведущую в подъезд. Остановившись, он положил руку на задвижку, а старушка, проходя мимо, снисходительно бросила:
- Довольно, Крук. Вы любезны, но надоедливы. Моим молодым друзьям некогда. Мне тоже некогда, - я должна присутствовать на судебном заседании, а оно вот-вот начнется. Мои молодые друзья - подопечные тяжбы Джарндисов.
- Джарндисов! - вздрогнул старик.
- 'Джарндисы против Джарндисов' - знаменитая тяжба, Крук, - уточнила его жилица.
- Ха! - удивленно воскликнул старик, словно эти слова напомнили ему о многом, и еще шире раскрыл глаза. - Подумать только!
Он был явно ошеломлен и смотрел на нас с таким любопытством, что Ричард сказал ему:
- Вы, очевидно, очень интересуетесь делами, которые разбирает ваш благородный и ученый собрат - другой канцлер!
- Да, - рассеянно отозвался старик. - Еще бы! Вас зовут...
- Ричард Карстон.
- Карстон, - повторил он, медленно загибая указательный палец, как потом загибал остальные пальцы, перечисляя другие фамилии. - Так, так. А еще там встречаются фамилия Барбери, фамилия Клейр и фамилия Дедлок тоже, если не ошибаюсь.
- Да он знает нашу тяжбу не хуже, чем настоящий канцлер, который за это жалованье получает! - удивленно проговорил Ричард, обращаясь ко мне и Аде.
- Еще бы! - начал старик, с трудом пытаясь сосредоточиться. - Да! Том Джарндис... не посетуйте, что я называю вашего родственника Томом, в суде его иначе не называли и знали так же хорошо, как... как вот теперь знают ее, - он кивнул на свою жилицу. - Том Джарндис частенько забегал в наши края. Все, бывало, шатался тут по соседству, места себе не находил, когда тяжба разбиралась или скоро должна была разбираться в суде; болтал с лавочниками и советовал им ни в коем случае не обращаться в Канцлерский суд. 'Ведь это, говаривал он, - все равно что попасть под жернов, который едва вертится, но сотрет тебя в порошок; все равно что изжариться на медленном огне; все равно что быть до смерти закусанным пчелами, которые жалят тебя одна за другой; все равно что утонуть в воде, которая прибывает по каплям; все равно что сходить с ума постепенно, минута за минутой'. Однажды он чуть руки на себя не наложил, как раз вон там, где сейчас стоит молодая леди.
Мы слушали его с ужасом.
- Вошел он тогда в эту дверь, - рассказывал старик, медленно чертя пальцем в воздухе воображаемый путь по лавке, - я говорю про тот день, когда он это все-таки сделал... да, впрочем, все вокруг уже давно говорили, что рано или поздно, а он этим кончит... вошел он тогда в эту дверь, походил взад-вперед, сел на скамью, что стояла вон там, и попросил меня (я, конечно, был тогда гораздо моложе) принести ему пинту вина. 'Видишь ли, Крук, говорит, я прямо сам не свой; дело мое опять разбирается, и, судя по всему, теперь наконец-то вынесут решение'. Мне не хотелось оставлять его тут одного, вот я и уговорил его пойти в трактир напротив - на той стороне моей улицы (то есть Канцлерской улицы), а сам пошел за ним вслед, посмотрел в окно, вижу - он сидит в кресле у камина, как будто спокойный, и не один, а в компании. Не
