воспламеняющихся газах и фосфористом водороде, какие переулку и во сне не снились. Некоторые из этих авторитетов (конечно, мудрейшие) с возмущением заявляют, что покойник не смел умирать той смертью, какую ему приписывают, а другие авторитеты напоминают им об одном исследовании этого рода смерти, перепечатанном в шестом томе 'Философских трудов', и об одном небезызвестном учебнике английской судебной медицины, а также о случае с графиней Корнелией Бауди, имевшем место в Италии (и подробно описанном некиим Бьянкини, веронским пребендарием, автором ряда ученых трудов, в свое время слывшим человеком неглупым), а также - о свидетельствах господ Фодере и Мера, двух зловредных французов, упорно стремившихся изучить этот предмет, и, наконец, - о подтверждающем возможность подобных фактов свидетельстве господина Ле Ка, некогда довольно известного французского врача, который был столь невежлив, что жил в доме, где случилось происшествие подобного рода, и даже написал о нем статью; тем не менее первые из упомянутых авторитетов стоят на своем, и упрямство, с каким мистер Крук ушел из этого мира столь окольным путем, кажется им чем-то совершенно непозволительным и оскорбительным для них лично.
Чем меньше переулок разбирается во всех этих спорах, тем больше все это нравится переулку, и с тем большим удовольствием он угощается яствами, которые можно получить в 'Солнечном гербе'. Вскоре появляется художник, сотрудник иллюстрированной газеты, с листами бумаги, - на которых передний план и фигуры уже нарисованы и годятся для чего угодно, Начиная с кораблекрушения на корнуэльском берегу и вплоть до парада в Гайд-парке * или митинга в Манчестере *, - и, расположившись в спальне миссис Перкинс, комнате, которая навеки останется достопримечательностью, - мгновенно делает набросок с дома мистера Крука чуть ли не в натуральную величину, точнее, превращает этот дом в громадное здание - ни дать ни взять Тэмпл. А получив приглашение заглянуть в роковую комнату при лавке, он создает из нее помещение длиной в три четверти мили, а высотой в пятьдесят ярдов, чем переулок особенно восторгается. Все это время оба джентльмена, о которых говорилось выше, рыщут из дома в дом и присутствуют на философских диспутах, - словом, ходят всюду и слушают всех и каждого, однако успевают то и дело нырять в зал 'Солнечного герба' и писать там маленькими хищными перьями на листках тонкой бумаги.
И вот, наконец, появляется коронер и производит дознание, совершенно так же, как и в прошлый раз, если не считать того, что, особенно интересуясь этим случаем, как из ряда вон выходящим, он частным образом сообщает джентльменам присяжным, что 'соседний дом, джентльмены, по-видимому, приносит несчастье; это - обреченный дом, но подобные вещи иной раз случаются, и это одна из тех загадок, которые мы разгадать не можем'. Затем на сцену появляется 'шестифутовик' и вызывает всеобщее восхищение.
Мистер Гаппи принимает лишь очень незначительное участие в происходящих событиях, если не считать того, что дает показания, ибо, как и всем посторонним, ему велят 'проходить, не задерживаясь', и он может только слоняться около таинственного дома, с острой горечью наблюдать, как мистер Смоллуид запирает дверь на замок, и обижаться на то, что в дом его не пускают. Но, прежде чем все заканчивается - то есть на следующий вечер после катастрофы, - мистер Гаппи находит нужным сообщить кое-что леди Дедлок.
С замирающим сердцем и каким-то унизительным ощущением виновности, порожденным страхом и бодрствованием в 'Солнечном гербе', молодой человек, некий Гаппи, подходит в семь часов вечера к подъезду особняка Дедлоков и просит доложить о себе ее милости. Меркурий отвечает, что миледи собирается ехать на званый обед; неужели он не видит кареты у подъезда? Да, он видит карету у подъезда; но тем не менее он желает видеть и миледи.
Меркурий, как он вскоре скажет одному своему коллеге, тоже ливрейному лакею, охотно бы 'вытолкал вон молодого человека', если бы не получил приказания принять его, когда бы он ни пришел. Поэтому он скрепя сердце решается провести молодого человека в библиотеку. Здесь он оставляет молодого человека в просторной, неярко освещенной комнате, а сам идет доложить о нем.
Мистер Гаппи озирается по сторонам в полумраке, и всюду ему мерещится не то кучка угля, не то головешка, покрытая белой золой. Вскоре он слышит шорох.
Уж ее... Нет, это не призрак, а прекрасная плоть в блистательном одеянии.
- Прошу прощения у вашей милости, - говорит, запинаясь, мистер Гаппи в величайшем унынии, - я пришел не вовремя...
- Я уже говорила вам, что вы можете прийти в любое время.
Миледи садится в кресло и смотрит ему прямо в лицо, как и в прошлый раз.
- Благодарю покорно, ваша милость. Ваша милость очень любезны.
- Можете сесть.
Тон у нее не особенно любезный.
- Не знаю, ваша милость, стоит ли мне садиться и задерживать вас, ведь я... я не достал тех писем, о которых говорил, когда имел честь явиться к вашей милости.
- Вы пришли только затем, чтобы сказать об этом?
- Только затем, чтобы сказать об этом, ваша милость.
Мистер Гаппи и так уже угнетен, разочарован, обескуражен, и в довершение всего блеск и красота миледи действуют на него ошеломляюще. Ей отлично известно, как влияют на людей ее качества, - она слишком хорошо это изучила, чтобы не заметить хоть ничтожной доли того впечатления, которое они производят на всех. Она смотрит на мистера Гаппи пристальным и холодным взглядом, а он не только не может угадать, о чем она сейчас думает, но с каждой минутой чувствует себя все более и более далеким от нее.
Она не хочет начинать разговор, это ясно; значит, начать должен он.
- Короче говоря, миледи, - приступает к делу мистер Гаппи тоном униженно кающегося вора, - то лицо, от которого я должен был получить эти письма, скоропостижно скончалось и... - Он умолкает.
Леди Дедлок невозмутимо доканчивает его фразу:
- И письма погибли вместе с этим лицом?
Мистер Гаппи ответил бы отрицательно, если бы мог... но он не в силах скрыть правду.
- Полагаю, - что так, ваша милость.
Если бы он теперь мог заметить в ее лице хоть малейший признак облегчения! Но нет, этого он не заметил бы, даже если бы ее присутствие духа не смутило его окончательно и если бы сам он смотрел ей в лицо, а не отводил глаза.
Он что-то бормочет срывающимся голосом, неуклюже извиняясь за свою неудачу.
- Это все, что вы имеете мне сказать? - спрашивает леди Дедлок, выслушав его, или, точнее, выслушав то, что можно было разобрать в его лепете.
Мистер Гаппи отвечает, что все.
- Подумайте хорошенько, уверены ли вы в том, что ничего больше не желаете мне сказать, потому что вы говорите со мною в последний раз.
Мистер Гаппи в этом совершенно уверен. Да он и правда ничего больше не хочет сказать ей сейчас.
- Довольно. Я обойдусь без ваших извинений. Прощайте.
И, позвонив Меркурию, она приказывает ему проводить молодого человека, некоего Гаппи.
Но в доме в эту минуту случайно оказался пожилой человек, некий Талкингхорн. И этот пожилой человек, подойдя тихими шагами к библиотеке, в эту самую минуту кладет руку на ручку двери... входит... и чуть не сталкивается с молодым человеком, когда тот выходит из комнаты.
Одним лишь взглядом обмениваются пожилой человек и миледи, и на одно лишь мгновение всегда опущенная завеса взлетает вверх. Вспыхивает подозрение, страстное и острое. Еще мгновение, и завеса опускается снова.
- Прошу прощения, леди Дедлок... тысячу раз прошу прощения. Никак не ожидал застать вас здесь в такой час. Я думал, в комнате никого нет. Прошу прощения.
- Не уходите! - останавливает она его небрежным тоном. - Пожалуйста, останьтесь здесь. Я уезжаю на обед. Я уже кончила свой разговор с этим молодым человеком.
Расстроенный молодой человек выходит, кланяясь и подобострастно выражая надежду, что мистер Талкингхорн чувствует себя хорошо.
- Так, так, - говорит юрист, посматривая на него из-под сдвинутых бровей, хотя кому-кому, а мистеру
