– Что с вами, отец? – воскликнула Крошка Доррит, склоняясь над ним. – Неужели это я вас огорчила, отец? Нет, нет, не может быть!
– Вот как, не может быть? Скажите пожалуйста! Ах ты… – Фанни остановилась в поисках достаточно энергичного определения, – ах ты маленькая простолюдинка! Истинное дитя тюрьмы!
Отец Маршалси движением руки прекратил эти злые упреки и горестно прошептал, качая головой:
– Эми, я знаю, ты поступила так без дурного умысла. Но ты ранила меня в самое сердце!
– Без дурного умысла! – вмешалась непримиримая Фанни. – С гнусным умыслом! С отвратительным умыслом! С умыслом унизить семью.
– Отец! – воскликнула Крошка Доррит, побледнев и вся дрожа. – Простите меня! Не сердитесь на меня! Только скажите, в чем моя вина, чтобы это никогда не повторилось!
– Ах ты маленькая лицемерка! – вскричала Фанни. – Ты прекрасно знаешь, в чем твоя вина. Я сама сказала тебе. И не вздумай отпираться, только лишний грех на душу возьмешь.
– Тсс! – остановил ее отец и продолжал, обращаясь к младшей дочери: – Эми! – Тут он несколько раз провел по лицу носовым платком, а затем, судорожно сжав его в кулаке, уронил руку на колени. – Эми! Я делал все, чтобы удержать тебя здесь на некоторой высоте. Я делал все, чтобы сохранить тебе здесь известное положение. Может быть, мне это удалось, может быть, нет. Может быть, ты это оценила, может быть, нет. Не берусь судить. Мне через многое пришлось здесь пройти, кроме одного – унижения. От унижения я был, по счастью, избавлен – до этого дня.
Тут судорожно сжатый кулак разжался, и платок снова пропутешествовал к глазам. Крошка Доррит, опустившись перед отцом на колени, смотрела на него с мольбой и раскаянием. Когда очередной приступ горя миновал, почтенный старец снова стиснул платок в руке.
– От унижения я был, по счастью, избавлен до этого дня. Во всех моих испытаниях меня поддерживало присущее мне – кха – чувство собственного достоинства, и – и уменье окружающих, так сказать, уважать во мне это чувство. Вот почему я был избавлен от – кха – унижения. Но сегодня, сейчас мне впервые пришлось испытать его в полной мере.
– Еще бы! Иначе и быть не могло! – подхватила неугомонная Фанни. – Если уж тут красуются перед всеми под ручку с нищим! (Снова выстрел из духового ружья.)
– Отец, дорогой! – вскричала Крошка Доррит. – Я не хочу оправдываться в том, что нанесла вам такой жестокий удар – нет, нет, видит бог, не хочу! – Она заломила руки в безысходном отчаянии. – Я только прошу вас, умоляю вас успокоиться и забыть об этом. Но я бы не привела с собой этого старичка, если б не знала, что вы сами всегда так добры к нему, так ласково и приветливо его встречаете – поверьте мне, отец, я бы никогда этого не сделала. Пусть я виновата, но это вина невольная. Ни за какие блага мира я бы не захотела, чтобы хоть одна слезинка пролилась из ваших глаз, любимый мой, дорогой мой отец! – Сердце у Крошки Доррит готово было разорваться от горя.
Тут Фанни громко всхлипнула, то ли от злости, то ли от раскаяния, и тоже ударилась в слезы, твердя, что хотела бы умереть – пожелание, постоянно высказывавшееся этой молодой особой, когда ее гнев начинал утихать, а досада на других сменялась досадой на себя.
Между тем Отец Маршалси привлек младшую дочь к себе на грудь и стал гладить ее по голове.
– Ну, ну. Полно, Эми, полно, дитя мое. Я постараюсь забыть об этом как можно скорее. Я (с истерическим смешком) – я заставлю себя забыть. Ты совершенно права, мой ангел, я всегда ласково встречаю своего старого протеже и всегда рад его видеть – кхм – как своего старого протеже, – я даже стараюсь, насколько позволяют мои обстоятельства, оказать покровительство и поддержку этому – кхм – надломленному тростнику – пожалуй, уместно будет дать ему такое название. Все это так, ты совершенно права, дорогое дитя мое. Но при всем том я сохраняю – позволю себе употребить это выражение, – я неизменно сохраняю чувство достоинства, собственного достоинства. Так вот, видишь ли, есть веши, которые несовместимы с этим чувством и ранят (он всхлипнул), да, болезненно ранят его. Не то огорчает меня, что моя добрая Эми внимательна и – кхм – снисходительна к моему старому протеже. Но я не могу видеть – буду говорить прямо, чтобы скорее покончить с этим тягостным разговором, – как мое дитя, моя дочь, моя родная дочь входит в это заведение с людной улицы – улыбаясь! улыбаясь! под руку с – о боже, боже! – с человеком в ливрее!
Это обозначение внеисторического сюртука удрученный старец произнес сдавленным голосом, воздев к небу руку с зажатым в ней платком. Он, верно, нашел бы и другие горькие слова для выражения своей душевной муки, но тут в дверь постучали (уже не первый раз), и Фанни, к этому времени изъявившая не только желание умереть, но и готовность лечь в могилу, крикнула:
– Войдите!
– А, Юный Джон! – произнес Отец Маршалси мгновенно изменившимся, спокойным тоном. – Что скажете, Юный Джон?
– Вам просили передать письмо, сэр, и еще кое-что на словах, а так как я случайно был в караульне, когда туда явился посланный, то и взял это поручение на себя. – Говоря, он с беспокойством косился на Крошку Доррит, скорбно поникшую на полу, у ног отца.
– Очень мило с вашей стороны, Джон. Благодарю вас.
– Письмо от мистера Кленнэма, сэр, это ответ; а на словах ведено передать, что мистер Кленнэм шлет поклон и сам зайдет попозже засвидетельствовать свое почтение вам, и (с возрастающим беспокойством) – мисс Эми.
– Превосходно! – взяв письмо и обнаружив в нем банковый билет, Отец Маршалси слегка покраснел и снова погладил Эми по голове. – Благодарю, Юный Джон. Весьма признателен за услугу. Посланный дожидается?
– Нет, сэр, ушел.
– Благодарю еще раз. Как поживает ваша матушка, Юный Джон?
– Благодарю вас, сэр. Здоровье у нее немного расстроено – да по правде сказать, и у всех в семье, кроме разве отца, – но, в общем, ничего, сэр.
– Передайте ей от нас привет, Джон. Самый сердечный привет, так и скажите.
– Благодарю вас, сэр, передам непременно. – И мистер Чивери-младший пошел восвояси, мысленно повторяя только что сочиненную новую эпитафию, которая гласила:
Здесь Покоится Прах
Который такого-то числа,
Увидев Владычицу Своего Сердца в Горе и Слезах,
Не в Силах Был Вынести Это Душераздирающее
Зрелище
и Воротившись Под Кров Безутешных Родителей,
Собственной Рукой
Положил Конец Своему Бренному
Существованию.
– Ну, полно, полно, Эми, – сказал Отец Маршалси, как только за Юным Джоном затворилась дверь. – Забудем о том, что произошло. – В последние несколько минут в его настроении произошла разительная перемена; он почти развеселился. – А где же, однако, мой старый протеже? Нехорошо так долго оставлять его одного; он может подумать, что его приходу не рады, а мне это было бы неприятно. Сходи за ним, дитя мое – или я сам схожу.
– Лучше вы, если вам не трудно, отец, – сказала Крошка Доррит, силясь унять все еще душившие ее рыдания.
– Разумеется, мой ангел, разумеется. У тебя глаза красные. Я об этом не подумал. Ну, ладно, успокойся, Эми. Не тревожься обо мне, все уже прошло, душа моя, – видишь, совсем прошло. Ступай приведи себя в порядок к приходу мистера Кленнэма.
– Мне бы не хотелось быть здесь, когда придет мистер Кленнэм, отец, – сказала Крошка Доррит, которой вдруг стало еще трудней справляться со своим волнением. – Я лучше останусь в своей комнате.
– Ну, ну, душа моя! Что за ребячество! Мистер Кленнэм достойнейший человек, настоящий джентльмен. Чересчур замкнутый, пожалуй, но настоящий джентльмен, я на этом настаиваю. Как это можно – не выйти к такому гостю! И слышать об этом не хочу, особенно сегодня. Ступай, Эми, освежи лицо и приведи себя в порядок; ступай, ступай, будь умницей.
