Миссис Мердл окинула взглядом бюст, обычно притягивавший к себе взгляды Общества, и, убедившись, что витрина мистера Мердла и лондонских ювелиров в полном порядке, отвечала:
– Когда мужчина женится, дорогая моя, Общество требует, чтобы он приобрел от этого выгоду. Общество требует, чтобы он поправил женитьбой свое состояние. Общество требует, чтобы он получил возможность жить на широкую ногу. Если этого нет, Общество не видит смысла в его женитьбе. Попка, молчи!
Попугай, взиравший на них с высоты своей клетки, точно судья при исполнении обязанностей (с которым он, кстати сказать, не лишен был сходства), подкрепил это высказывание пронзительным криком.
– Бывают случаи, – сказала миссис Мердл, изящно округлив мизинец своей любимой руки и тем самым как бы округляя значение своих слов, – бывают случаи, когда мужчина не молод и не красив, но богат и живет на достаточно широкую ногу. Тут разговор особый. В таких случаях…
Миссис Мердл пожала своими белоснежными плечами и, прижав руку к витрине с драгоценностями, слегка кашлянула, как бы желая добавить: «Вот что требуется мужчине в таких случаях, моя дорогая». Тут попугай снова закричал, и она, посмотрев на него в лорнет, сказала: «Попка, молчи, говорят тебе!»
– Но молодые люди, – продолжала миссис Мердл, – вы понимаете о ком я говорю, душа моя: о сыновьях людей, обладающих известным положением, – молодые люди обязаны, вступая в брак, заботиться об интересах Общества, а не докучать Обществу разными сумасбродствами. Как, однако, все это прозаично! – сказала миссис Мердл, откинувшись на подушки и снова приложив к глазам лорнет. – Вы не находите?
– Зато как верно! – отвечала миссис Гоуэн, почти набожно закатив глаза.
– Против этого никто не спорит, душа моя, – возразила миссис Мердл. – Общество произнесло свое суждение об этом предмете, и больше говорить нечего. Если бы мы находились в первобытном состоянии – жили бы под древесными кущами и вместо того, чтобы возиться с банковскими счетами, пасли бы коровок, овечек и других животных (а это было бы чудесно; меня всегда тянуло к пастушеской жизни, моя дорогая), – тогда другое дело. Но мы не живем под древесными кушами и не пасем коровок, овечек и других животных. Вы не поверите, какого мне порой стоит труда втолковать Эдмунду Спарклеру, в чем тут разница.
При упоминании последнего имени миссис Гоуэн выглянула из-за своего зеленого веера и поторопилась заметить:
– Душа моя, вы знаете, до чего довели нашу страну – ах, этот Джон Полип со своими уступками, – и вам должно быть понятно, почему я бедна, как… ну, как…
– Как церковная мышь? – с улыбкой подсказала миссис Мердл.
– Я имела в виду другой церковный предмет сравнения – Иова, – отвечала миссис Гоуэн. – Но любой из двух подойдет. Так или иначе не стоит закрывать глаза на то, что положение моего сына весьма отличается от положения вашего. Я могла бы еще добавить, что у Генри есть талант…
– Которого у Эдмунда нет – вставила миссис Мердл самым сладким голосом.
– …и что наличие таланта при отсутствии перспектив побудило его избрать поприще, которое… Ах, бог мой! Вы сами все это знаете, дорогая моя! Вопрос в том, какую степень мезальянса я могу считать допустимой, принимая в расчет положение Генри?
Миссис Мердл была настолько поглощена разглядыванием своих округлых рук (до чего хороши были эти руки – просто созданы для браслетов), что не вдруг отозвалась. Наступившая тишина вернула ее к действительности; она сложила руки на груди и, как ни в чем не бывало взглянув приятельнице прямо в глаза, произнесла вопросительным тоном:
– Вот как? Что же дальше?
– Дальше то, – отвечала уже не столь вкрадчиво миссис Гоуэн, – что я хотела бы услышать ваше мнение, моя дорогая.
Тут попугай, поджавший было одну лапку под себя, визгливо захохотал и словно в насмешку принялся раскачиваться на жердочке вверх и вниз, а затем снова поджал одну лапку и замер в ожидании ответа, так сильно наклонив голову набок, что едва не свернул себе шею.
– Звучит меркантильно, если спросить, сколько невеста должна принести жениху, – сказала миссис Мердл, – но Обществу свойственна некоторая меркантильность, душа моя.
– Судя по тому, что я слышала, – отозвалась миссис Гоуэн, – я не ошибусь, если скажу, что Генри обещана уплата всех его долгов…
– А у него много долгов? – спросила миссис Мердл сквозь свой лорнет.
– Порядочно, надо думать, – отвечала миссис Гоуэн.
– Ну да – это уж как водится – само собой, – заметила миссис Мердл в виде утешения.
– Кроме того, они будут получать ежегодно триста или триста с лишком фунтов содержания – а это для Италии…
– А, они едут в Италию, – сказала миссис Мердл.
– Генри будет там учиться. Вас это не должно удивлять, моя дорогая. Это ужасное искусство…
Да, да, разумеется. Миссис Мердл, щадя чувства своей удрученной приятельницы, поспешила избавить ее от дальнейших объяснений. Она понимает. Не нужно слов!
– И это все! – сказала миссис Гоуэн, скорбно качая головой. – Это все, – повторила она, свернув свой зеленый веер и постукивая им по своему подбородку (который вскорости обещал стать двойным, а пока что его можно было назвать полуторным), – это все! После смерти стариков, вероятно, будет еще что-нибудь; но ведь могут оказаться такие условия и оговорки, что к капиталу и не подступишься. Да и кто поручится, что они не проживут до ста лет. Дорогая моя, от таких людей всего можно ожидать.
Миссис Мердл изучила свое милое Общество вдоль и поперек, и знала, каковы в Обществе матери и каковы в Обществе дочери, что представляет собой брачный рынок Общества, каковы там цены, как заманивают и переманивают выгодных покупателей, какой идет торг и барышничество; а потому подумала про себя, что сыну ее приятельницы изрядно повезло. Понимая, однако, чего от нее ждут и для чего нужна та ложь, которую ей предлагают принять за истину, она бережно взяла эту ложь в руки и навела на нее требуемый глянец.
– Так это все, дорогая моя? – сказала она, сочувственно вздыхая. – Ну что ж поделаешь. Ведь это не ваша вина. Вам решительно не в чем себя упрекнуть. Призовите на помощь всю вашу силу духа и постарайтесь примириться с фактами.
– Родные этой девицы, – сказала миссис Гоуэн, – само собой разумеется, не щадили усилий, чтобы завлечь Генри в ловушку.
– Могу себе представить, душа моя, – сказала миссис Мердл.
– Я спорила, доказывала, день и ночь ломала голову над тем, как мне вырвать Генри из их сетей.
– Нисколько не сомневаюсь, душа моя, – сказала миссис Мердл.
– Но все было напрасно. Все мои старания ни к чему не привели. Скажите же мне, моя дорогая: правильно ли я поступила, в конце концов согласившись, хоть и с величайшей неохотой, на то, чтобы Генри взял жену не из Общества, или же это была непростительная слабость с моей стороны?
В ответ на этот призыв миссис Мердл в качестве верховной жрицы Общества заверила миссис Гоуэн в том, что ее поведение достойно всяческих похвал, что ее переживания заслуживают всяческого сочувствия, что она поступила как героиня и вышла из горнила мук очищенной. И миссис Гоуэн, которая, разумеется, видела сама себя насквозь и знала, что миссис Мердл видит ее насквозь и что Общество тоже увидит ее насквозь, тем не менее довела церемонию до конца так, как и начала – с честью и не без удовольствия.
Встреча происходила в четыре или пять часов пополудни – время, когда по всей Харли-стрит, Кэвендиш-сквер снуют экипажи и раздается стук дверных молотков. Едва беседа приняла описанный выше оборот, воротился домой мистер Мердл, весь день, как обычно, трудившийся над тем, чтобы еще и еще упрочить славу Англии во всех частях цивилизованного мира, где только могут встретить должную оценку всесветный размах коммерческой инициативы и грандиозные порождения деятельности ума в сочетании с капиталом. Ибо хотя никто толком не знал, в чем, собственно, состоит деятельность мистера Мердла (знали только, что она приносит деньги), но именно в таких выражениях принято было характеризовать ее в торжественных случаях, и любезное Общество безоговорочно принимало эту характеристику, совершенно по-новому истолковывая притчу о верблюде и игольном ушке.[69]
Для человека, облеченного столь величественной миссией, мистер Мердл был на вид несколько
