окутала их темнотой и урезала все, что их окружало, до узкой полоски воды. Лодка, занимавшая этот участочек океана, подпрыгивала вверх и вниз и раскачивалась из стороны в сторону. Когда несколькими часами позже зыбь усилилась, Сальвестро обеими руками ухватился за борта. Они взбирались вверх на волны и спускались с них, а нос лодки время от времени подбрасывал кверху целую занавесь из брызг. Вскоре Сальвестро промок до нитки, но ночь была теплой. Еще час, и они увидят разбивающийся о берег прибой, отсвечивающий белым в лунном сиянии. Или, возможно, берег просто воздвигнется под ними и вытолкнет корпус из воды еще до того, как они увидят землю.
Прошел еще один час. Бернардо спросил о воде, и Сальвестро осознал, что не сделал никаких запасов на случай бегства. Позже Бернардо спросил, когда же они достигнут земли, потому что он начинал уставать. Зыбь была не сильнее, чем прежде, но теперь она ударяла в нос лодки, сбивая ее с выбранного направления, и Бернардо приходилось останавливаться и делать поворот. В темноте и однообразии океанской поверхности, где единственными их ориентирами были они сами, движения лодки терялись на фоне куда более масштабных движений воды, и казалось, что они плывут в никуда. Бернардо вытаскивал нос лодки из подошв волн, в которые она зарывалась, и втаскивал ее на склоны. В конце концов они поменялись местами, но, проведя всего несколько минут на веслах, Сальвестро почувствовал, что его плечевые суставы вываливаются из своих гнезд, а полости заполняются пылающим песком. Он налегал на тяжелые весла и тянул. Ладони вскоре покрылись волдырями, а онемевшие пальцы начали соскальзывать. После того как он в третий раз выронил правое весло, Бернардо шагнул к нему, чтобы отсадить на другую банку.
— Скоро взойдет солнце, — сказал он, когда они поменялись местами. — Тогда мы увидим берег.
После этого они не разговаривали.
Небо посветлело, но не со стороны кормы. Сальвестро наблюдал, как по правому борту постепенно — сообразно тому, как с моря снимается тьма, — формируется горизонт. Вверху странные розовые огни, излучаемые все еще невидимым солнцем, растягивались в сверкающие ленты. Вокруг них тянулось неосвещенное море, угольно-черное на фоне зари. Прошла целая вечность, прежде чем показался первый огненный осколок солнца, но к тому времени небо уже просветлело, и, неустойчиво встав в лодке, Сальвестро увидел, что горизонт окружает их со всех сторон, словно они находятся в центре водного мира, будучи единственными его обитателями. Их маленький надел погруженной во тьму воды за ночь разбух до целого моря, но беглецы оставались заточены внутри его, как и прежде, — расширение их владений ничего им не давало. Сальвестро уставился на восток. Солнце медленно высвободилось из воды. Берега видно не было.
Солнце поднялось выше — то же самое солнце, что так приятно согревало их на борту «Лючии». Теперь оно обдавало их жаром и вскоре вынудило обоих стянуть через головы рубашки и сильно сощуриться, спасаясь от слепящего света. У Сальвестро пересохло во рту, язык обратился в жесткую кожистую полоску. Когда он сглатывал, в горле словно скрипел гравий. За ночь лодку развернуло на девяносто градусов. Он велел Бернардо грести на восток, прямо на солнце, потому что, как он полагал, берег должен был находиться там. Должно быть, в темноте они плыли вдоль него; поверить в это не составляло труда. Они продолжали плыть, хотя Бернардо был уже на пределе и весла, которые он прежде при каждом гребке погружал глубоко в воду, находя там опору, теперь скользили в нескольких дюймах под поверхностью и поднимали тучи бессмысленно отнимающих силы брызг. Сальвестро понял, что даже самого слабого течения хватило бы, чтобы взять верх над этими усилиями. Он снова взялся за весла, а Бернардо грузно осел на носу. Когда через несколько минут здоровяка одолел сон, голова его ударилась о планшир, и Сальвестро даже не подумал его поднимать. Вокруг его глаз образовались соленые корочки. Губы растрескались и кровоточили. Слабые гребки становились все слабее, затем прекратились вовсе, и он, обнаружив, что силы уходят, даже если просто тянуть за собой весла, уложил их в лодку. Обхватив руками колени и прижав их к груди, Сальвестро посмотрел на Бернардо, который лежал напротив него, неподвижный как труп, и попытался окликнуть великана, но из пересохшего рта вырвалось лишь подобие карканья. Красные облака, плававшие на периферии его поля зрения, были остаточными образами солнца, впечатанными в сетчатку раскаленным молотом. Волны ударялись в борта лодки, заставляя ее выписывать судорожные круги. У Бернардо открылся рот. Солнце било прямо ему в лицо, и голова его опускалась все ниже. Лодка поворачивалась и поворачивалась, нежно покачиваемая морем. Они дрейфовали.
Прошло несколько минут или часов — они то впадали в дремоту, то выпадали из нее, на разный манер пробуждаясь и снова изнемогая, — время отсчитывалось только по медленным вращениям лодки. Ее углы и выступы въедались в изголодавшиеся по сну тела. Лодка носила их, натирая то одно, то другое — и каждый раз на несколько мгновений выталкивая из ступора. Солнечный свет сверкал, отскакивая от воды, и Сальвестро казалось, что эти лезвия через глаза проникают прямо внутрь его черепа. Там трепетал и пульсировал узел охваченной огнем плоти. Солнце то ли должно было через несколько часов сесть, то ли недавно поднялось. Он не знал, где восток, где запад. Сон окутал его плащом убийцы. Он ударялся головой, но теперь это было безболезненно и звучало так же, как удары о борта корабля оторванных реев, плававших в трюмных помоях «Лючии». Он слышат этот звук сквозь сон.
Сальвестро отпрянул, из-за чего лодка опасно закачалась. Сомнений не было. Глаза у Якопо были открыты, волосы выглядели именно так, как он их запомнил. Он плыл рядом с лодкой, параллельно, подчиняясь тем же капризам течения, тем же легким толчкам и ударам. Голова его расслабленно покачивалась возле борта. Горло было перерезано от уха до уха.
Донесся звук с того места, где сидел Бернардо, — тяжкий вздох. Сальвестро стер соль с другого глаза. В лицо помощнику капитана плескалась вода, но глаза его смотрели вверх не мигая. Бернардо снова вздохнул и указал за борт.
Они походили на полузатопленные бревна — маленькая флотилия, что покачивалась в воде. Шестеро? Ближайший был не более чем в двадцати футах от лодки. Бернардо потянулся за веслами, и они вместе вставили их в уключины. Самый дальний был в пятидесяти ярдах и привлекал не только их внимание.
Борта «Лючии» вздымались из воды, как огромные утесы. Ее мачты выглядели шпилями, а паруса были слишком тяжелы, чтобы их мог поднять ветер. На палубе стоял только Руджеро — перегнувшись через борт, он выуживал из воды ближайшее тело с помощью багра и отрезка цепи. Руджеро перебрасывал цепь поверх тела, чтобы ее тяжесть подтягивала труп ближе к нему. Увидев их, он остановился. Бернардо ухватился за цепь. Сальвестро перевернул тело, взял его за плечо. Это был Лука, тоже с перерезанным горлом. Они оставили лодку привязанной борт о борт с кораблем и осторожно вскарабкались на борт.
Лицо у Руджеро застыло от шока. Они с жадностью напились воды из бочки, потом повернулись к нему.
Он смотрел на них молча, но онемел ли он из-за событий этой ночи или же из-за их собственного появления, сказать они не могли. Где-то под палубами раздался громчайший мужской голос, и Руджеро зажал уши руками, словно не мог его слышать. Этому реву противостояли пронзительные интонации Уссе, и по одному этому Сальвестро понял, что внизу кричит дон Диего — хриплым, срывающимся голосом. Руджеро присел на корточки, бормоча себе под нос: «Ужасные часы, ужасные часы…» Рев Диего внезапно оборвался, и Сальвестро мягко отвел руки плотника от его ушей.
— Что здесь произошло? — спросил он.
Руджеро помотал головой и отвернулся. Он так и продолжал сидеть на корточках, когда они его оставили.
Капитан Альфредо лежал, распростертый, на палубе полуюта, в руке у него была открытая бутылка, а вокруг валялись несколько пустых. Он держал бутылку над лицом и постепенно ее наклонял, пока тонкая струйка не проливалась ему в рот. При появлении Сальвестро с Бернардо он быстро сглотнул и попробовал приподняться на локте, но сдался после пары бесплодных попыток.
— Думал, больше мы вас не увидим, — сказал он. Слова его были смазаны и трудноразличимы. — Перерезали канат, чтобы вас унесло, так ведь? Несчастные ублюдки.
Он громко отрыгнул. Затраченные усилия, казалось, совершенно его истощили.
