раньше, поимев ее, имел обыкновение театрально вскакивать, притворяясь, что его ждет неотложное дело в посольстве. Даже любовью с ней он стал заниматься более изысканно. Тем не менее в каком-то смысле — это чувствовалось — он от нее отдалился.
Поначалу она принималась зевать и делалась подчеркнуто равнодушной, когда он свободно разглагольствовал о своих занятиях. Это лишь поощряло его к тому, чтобы еще больше облегчать душу, рассказывая об испытываемой им неприязни к своему увертливому секретарю, Антонио, о тревоге, которую внушал ему Диего, злобного вида вояка, приставленный к нему в прошлом году, о нечестности слуг, о мелких унижениях, доставляемых кардиналами, другими церковниками, папскими бюрократами и даже их повелителем, самим Папой. Изможденный, взволнованный, неосмотрительный, он изливал все свои горести в приступах раздражения или во внезапных вспышках бессмысленной ярости. Но отдаленным от нее он тогда не был. Это было для нее внове, точнее, стало заметно недавно, несколько месяцев назад, и то лишь по изящным оборотам фраз, которыми он ее с тех пор удостаивал. Он понимал, что она все понимает.
Так что сейчас, когда она сдергивает с постели простыню, чтобы обмотаться ею, и на цыпочках направляется к двери, совсем не любопытство заставляет ее спускаться по лестнице, потому что вряд ли что-то могло интересовать ее меньше, нежели то, что именно они обсуждают. И вовсе не какая-нибудь обида ведет ее мимо поленницы, уложенной в передней, и редко используемых кастрюль, подвешенных высоко на стене, которые так отдраены песком, что тусклое лунное сияние, проникающее через зарешеченную фрамугу над дверью, отражается в них и как бы удваивается. Ни разу на протяжении всех месяцев, приведших к нынешней ночи, она не ощущала в его сдержанности пренебрежения к ней. Она вспоминала неотесанных мелких аристократишек из окрестностей, обыкновенно наводнявших город в пасхальную неделю, краснолицых простаков с большими сердцами, которых она в целости и сохранности сопровождала по римским невидимым лабиринтам, через неописуемые таинственные места. Синьор Дерьмоглот, граф Кошель-Нараспашку. Желторотики, легкая добыча для шлюх Рипетты, для их сутенеров, для карманников Навоны, для маклаков, толкущихся в соборе Святого Петра. Она же опекала их, оберегала, безопасно доставляла из церкви в какой-нибудь трактир, в постель. Трудясь с каждым изо всех сил, насыщая их душу, желудок и член, в конце концов она отправляла их восвояси как завоевателей Рима, нежно маша рукой на прощание. Они, ее любовнички, были совершенно невинными недотепами. Вич же хотел знать больше, чем его любовница… вот глупец. Он сделался слишком искушен, говорит она себе. Или думает, что сделался.
Босыми ногами она ступает по прохладным плитам пола. Они в любовниках вот уже почти год, но она все еще не оправилась от мелких жестокостей Киджи, от кончины Аккольти. По крайней мере, его вдова по-прежнему сдает ей дом. Вич тоже словно не имел пристанища и мотался по всему Риму, как мелкий завоеватель, словно дубинкой, размахивая своим норовом. Его высмеивали, никто не воспринимал его всерьез. Новый посланник Фернандо был неистовым клоуном. Она слышала о нем задолго до того, как они познакомились. Она обучила его манерам, римским манерам, тем, что поначалу сидели на нем, словно плохо подогнанные доспехи, но которые впоследствии он научился носить не хуже самого изысканного аристократа. И шуточки насчет его необузданного нрава прекратились, совершенно иссякли, и это, конечно, только ее заслуга. Она знает его лучше, чем любой из его окружения, даже лучше, чем он сам себя знает. У него нет от нее тайн. Не должно быть. Так что она прижмется ухом к двери, приникнет взглядом к замочной скважине. Она прочтет его, словно книгу. И тайн не останется… Затем она вздрагивает и едва не вскрикивает, мгновенно позабыв о недавних своих мыслях: в конце коридора на коленях стоит у двери Эусебия.
Странно очерченная полосками света, пробивающимися сквозь плохо подогнанные друг к другу доски двери, девчонка, кажется, предпочла бы исчезнуть с лица земли, чем обернуться на приближающуюся к ней хозяйку. Она на мгновение поднимает голову и тут же снова приникает к двери. По-видимому, ее ничуть не смущает то, что ее застукали за таким занятием. Поначалу ошеломленная, затем исполненная подозрений, а после решившаяся соучаствовать в этом подслушивании, Фьяметта, даже шепотом не осмеливаясь выразить свое недовольство, опускается на колени рядом со служанкой. Так и стоят они бок о бок, подглядывая через щели.
— …да уж, очень забавно, живот со смеха надорвать можно, — кислым тоном говорит Вич, перемешивая угли в очаге.
Другой хихикает. Фьяметта не к месту задумывается, по-прежнему ли у ее любовника стоит. Если тот, другой, это заметит, не пройдется ли он шутливо на этот счет? Настолько ли они близкие приятели? Женщины видят, что посетитель Вича сидит за столом, за который вскоре усаживается и сам Вич.
— Прежде чем мы со всем этим разберемся, будет еще немало подобных фарсов. О самом последнем Вентуро вам рассказывал?
Акцент у посетителя отличается от акцента Вича и сразу выдает в нем иностранца. Лицо его не то чтобы незнакомо Фьяметте, однако она не может вспомнить, где его видела. Скорее всего, за обедом в чьем-то доме.
— Я предпочел бы услышать обо всем от вас, и мне непонятно, почему я этого не услышал.
— А что, в вашей корреспонденции об этом не упомянуто?
Голос собеседника делается резче.
— Она еще не поступила.
— А, понятно. — Голос становится мягче. — Впрочем, и нам стало об этом известно только сегодня. Когда прибудет ваша, сюрпризов в ней будет немного. Второго зверя уже добыли, точнее, случайно на него наткнулись…
— Уже добыли? Почему же никто мне об этом не сказал? Вентуро упоминал лишь о замысле. О намерении. Теперь же, кажется, об этом звере знают повсюду, кроме Бельведера. В Айямонте о нем известно?
— Успокойтесь. Откуда же еще мог я об этом узнать? Если хотите, прочтите послание сами.
Он роется в кармане плаща, извлекает оттуда маленький пакет и протягивает его Вичу. Тот неторопливо берет его в руки, разворачивает одну за другой страницы и разглаживает их на столе перед собой.
— «Афонсу д'Албукерки, губернатор Индий, передает сим свои приветствия», — читает он вслух. Большую часть первой страницы он проглядывает молча, затем снова начинает читать: — «…и во исполнение пожелания вашего высочества, чтобы эти моря стали безопасны для наших судов, я направил посольство на север от Гоа. Моим посланником выступил Диого Фернандеш из Бежи, ему помогали Жайме Тейшейра, Франсишко Паиш и другие, включая Дуарте Важа, переводчика. С ними я отправил несколько изделий из серебра и значительное количество парчи и бархата — с тем, чтобы все это было передано Музаффару, который является королем страны Камбей, иначе именуемой Гуджаратом, где я намереваюсь построить форт возле Диу. Сначала они прибыли в Сурат, затем в Чампанель, где им сообщили, что король пребывает в Мандовале». Да, кажется, это что-то вроде охоты. Но какое отношение все это имеет к Зверю?
— Я же говорил, что посольство к этому касательства не имело. Зверь оказался чистым везением.
Вич принимается читать быстрее, бормоча себе под нос комментарии.
— …с Музаффаром дело обернулось неудачей… строительство форта в Диу откладывается… обмен дарами… А, вот оно. «Король заверил моих посланников в дружеском расположении, гарантировал им безопасное передвижение и подарил золотые тарелки, роскошное резное кресло, инкрустированное перламутром, множество других прекрасных вещей, а также
Посетитель кивает.
— «Ростом он с человека, ходит на четырех довольно коротких ногах, голова продолговатая и вытянутая, как у свиньи, глаза посажены очень близко. У него мышиные уши, крысиный хвост и рог посреди носа. В стране Камбей он известен под названием
— В конце концов Албукерки получит свой форт, но на сегодняшний день, да, он располагает только сладкими речами, обеденным сервизом и…
