Носорог для Папы Римского

— С тех пор, как сестра моя отдалилась от церкви, мы едва сводим концы с концами, осмелюсь сказать…

Едва сводим концы с концами? Этого слабого и недалекого человечка назначил Юлий. Возможно, благодаря его сестре. Всегда найдется какая-нибудь причина, с Юлием обычно так и бывало. Так было с генуэзцами на севере, с мраморными каменоломнями Каррары — и даже с Францией. Юлий отрыгнуть не мог, чтобы не вспомнить о Франции. Он же, прежде чем делать назначение, должен все рассчитать и взвесить. Возможно, не сегодня, не нынешним утром, но Специи необходимо уделить внимание. Там, судя по отчету епископа, церкви на грани закрытия, а гостия плесневеет в дарохранительнице. Там голодают священники, недоедают епископы. Прелат подбирается к существу дела, но Лев уже до него добрался и уже устал от того, что понимает этого епископа, понимает, зачем он здесь, о чем попросит через минуту, а также от того, что ему довелось услышать эту конкретную жалобу, в то время как тысячи других никогда не достигнут его слуха.

— И по всем этим причинам, а также и по другим, о которых я не упомянул из уважения к своей сестре, я прошу ваше святейшество проверить девицу Амалию на предмет ереси здесь, в Риме, ибо я полагаю, что она так же вредоносна для церкви в Специи, как вредоносен был Савонарола для церкви во Флоренции, в том самом городе, где вы родились.

Последнюю фразу епископ выговаривает одним духом и замолкает. Следует продолжительная пауза. Гиберти подбирается к дальней двери.

— Вот вы говорите: «проверить на предмет ереси здесь, в Риме». Что вы имеете в виду? Что ее надо проверить здесь, в Риме, или что свои еретические деяния она совершила здесь, в Риме, или и то и другое сразу? — спрашивает Папа.

Вопрос этот медленно направляется к епископу, выпуская по пути усики и опутывая его. Голова священнослужителя слегка накреняется. На лице сохраняется почтительность, и Лев понимает, что гнев его пока остается незамеченным. Но ему и не хотелось бы, чтобы это произошло сразу. Это ж надо, упомянуть о Савонароле в разговоре с ним! Бросаться этим именем здесь, перед ним, перед одним из Медичи! До чего же он неуклюж, этот епископ. И еще — в том самом городе, где вы родились. Что за наглость! Но это не должно повлиять на его суждения, необходимо оставаться спокойным.

— Полагаю, вы имели в виду, что ее надо испытать здесь, в Риме? — переспрашивает он.

Епископ благодарно кивает.

— Давайте пройдемся, — предлагает Папа, беря епископа под руку и подводя его к той двери, которую Гиберти уже открывает.

Зал за ней запружен народом в сутанах и рясах. В нем внезапно воцаряется тишина.

Стоя бок о бок, они какое-то время медлят. Внимательному собранию улыбка, блуждающая по лицу Льва, внушает безосновательное утешение. Одним из малых его талантов является умение извлекать некую пользу из того, что явно бесполезно. Епископ, стоящий с ним рядом, исполняет ныне некую функцию, хотя и не ведает об этом. Теперь они продвигаются к Станца дель Инчендио, и Папа кивает, поворачиваясь из стороны в сторону и тем самым ниспосылая благословение на головы тех, чьи тела расступаются, давая ему дорогу. Епископ Специи улыбается во весь рот. Вокруг них образуется небольшой круг.

— Думаю, будет лучше всего, — приятным голосом говорит Папа, — если я лишу вас епископского сана.

Улыбка епископа угасает.

Малозначительные князьки, их слуги, священники, прихлебатели! высокопоставленные члены его фамилии, чиновники курии, бюрократы и представители римских коммун — все они выказывают вежливое внимание. Вокруг его алой накидки-моццетты, излучающей надежду, понемногу образуется скопление людей. Они здесь для того, чтобы быть замеченными.

Чтобы оказаться свидетелями, думает Лев, а затем поправляется: нет, сплетниками. Он говорит:

— Ваша сестра, у которой находятся средства на реформирование монастыря Святой Магдалины в Специи, но не на штопанье карманов своего брата, взяла под свое попечительство малолетнюю сироту. Брат же в ответ на это пренебрегает своими обязанностями, позволяет церквям обращаться в развалины, растрачивает скудные доходы своей епархии и дурно управляет ее землями, после чего, обнаружив, что чашка наполовину пуста, а не наполовину полна, он является в Рим и просит Папу, чтобы девочку-сироту сожгли на Кампо-ди-Фьори. Теперь скажите, что я обо всем этом должен думать?

К нынешнему вечеру появится огромное множество наказанных епископов, отправленных на спине мула обратно в Специю; ввергнутых в нищету; поверженных на пол и бичуемых словесами, пока у них чудесным образом не окажутся окровавленными спины; закованных в цепи и доставленных для допроса в замок Святого Ангела. Всех их будут сопровождать тучи сирот-малюток и вереницы старших сестер. Во всех тавернах Рима будут подниматься кружки за здравие Папы. Шуткам не будет конца. Он оглядывается, словно пребывает в беспомощности, словно эти разоблачения не доставляют ему никакого удовольствия. Ему отвечают озабоченными взглядами. Епископ снова заглатывает воздух, но ничего не произносит, и это с его стороны мудро.

— Я просто не знаю, что и думать, — удрученно говорит Папа.

Минутой позже, когда он вышагивает обратно через Сеньятуру, Гиберти торопливо подходит к нему. Лев ненадолго останавливается в зале Элиодоро.

— Каковы доходы епископа Специи? — вопрошает он.

— Небольшие. Около четырех сотен дукатов. Но в его руках также и Понтано, а это приносит еще три сотни.

— Передай ему мое пожелание, чтобы эти три сотни пошли на богадельню его сестры.

— Постоянно или единовременно?

— Единовременно! Я не собираюсь обращать церковные доходы на содержание целого дома отставных потаскух. И намекни легату, чтобы проследил за исполнением. Его сестра и эта босоногая девчонка с небес могут помимо «незнакомца из моря» дожидаться и незнакомца из Рима. Почему бы и нет? — Гиберти делает пометку в своем гроссбухе. — Ну а теперь? С кем еще я должен увидеться?

— С обычными просителями. По крайней мере с четырьмя или пятью из них…

И Гиберти принимается зачитывать из гроссбуха:

— «Мартин из Бизенцио, Якопо из Трастевере, Джованна из Китаторио, Иоханнес Тибуртинус, Джанкарло из Понтормо, Джанкарло из Вольтерры…»

Перечисление имен успокаивает Льва, и он смотрит в створчатое окно на раскинувшиеся внизу сады. Занавес тени, подтянувшись к дворцу, обратился теперь не более чем в полоску. Издалека с западной стороны доносится едва различимый хруст. Ганнон опять крушит деревья. Невидимый отсюда сад представляется гораздо более диким. Он думает о вчерашних шутках, о театральной ярости Вича, о мраморном спокойствии Фарии. Они его не одурачили, ни один из них. Он отворачивается.

— «…Маттаус из Рооса, Филиберт Савойский, три женщины — не поименованы, Роберт Марк, джентльмен, Паоло из Витербо, брат Йорг из Узедома, Альдо из Пизы, Антонио из Парионе, Губерт из Парионе, Сальваторе из Парионе — они, по-моему, просят вместе, Филипп Савойский, приор Минервино…»

— Только не он, — резко вставляет Лев. — Я лишил его сана и отказал в праве на апелляцию. Он знает почему. Продолжай.

— «Отец Пьетро из Гравины, Космас из Мельфи, Бартоломео из Сан-Бартоломео, что в Гальдо, Родольфо из Фьефенкасла, Максимилиан из Чура, синюра Ядранка из Себенико, Якоб из Рагузы, Адольф из Фрайбурга…» А, приветствую вас, кардинал Биббьена!

Через зал Константина к ним быстрым шагом — хотя и задом наперед — направляется некто медведеподобный, в зеленой шляпе и красной накидке.

— День добрый, Джан Маттео Гиберти! — говорит он, запрокинув взгляд на зеленые и желтые пятна, испещряющие потолок.

Входя, он делает полупируэт, улыбаясь Льву, который заключает его в объятия.

— Ваше святейшество. — Теперь он отступает на шаг назад, чтобы отвесить замысловатый поклон. — Optimus et Magnus…[43]

Следуют еще два поклона, еще более изощренных. Лев улыбается.