футов или держащиеся на массивных металлических балках, крест-накрест пересекающих потолок. Какой-то подъемный механизм. Статуи стояли на складе слишком тесно, поэтому, наверное, их…
Бум! Хлопнула дверь, видимо, в первом сарае. Ламприер почувствовал себя нарушителем, вором, шпионом, пришедшим похитить рецепт! Он похолодел, стал красться между статуями, в глубь склада, надеясь скрыться за ними. Щелк! — раздалось вдруг из гущи статуй, потом еще и еще — щелк, щелк, щелк… Во втором сарае что-то с грохотом упало на пол.
… щелк, щелк, щелк, — безупречные ментальные схемы одна за другой выходили из Нулевой Точки. Ламприер слышал, как камень касается камня, как статуи шевелятся во тьме. Шаги? Шаги! Они все ближе, вот уже в третьем сарае, а он не может заставить себя шагнуть в толпу статуй, где в полумраке шевелятся каменные конечности, издавая скрежещущий звук. Ламприер быстро огляделся в поисках спасения. Он погасил свой светильник. И хотя он испытывал полную панику, слыша приближавшиеся шаги, у него в голове прозвучал холодный отчетливый голос, и это не был его собственный голос: «Это опять началось, и тебе все известно; теперь требуется только твое присутствие…» Где звучал этот голос?
Он отодвинул с трудом от стены один край черепахи, которая была тяжелей, чем казалась на вид. Он втиснулся между панцирем и стеной, прикрывшись им, как громадным щитом, успев притаиться, едва дыша, ибо шаги слышались совсем близко. Ламприер до боли прикусил губы — не потому, что боялся, хотя он боялся, а потому, что сквозь щелку он увидал, что три богини, над которыми он посмеялся, сжали в каменных пальцах яблоки, которые он им дал, и мякоть сочилась сквозь пальцы, и капли сока падали вниз. Ламприер сдерживал дрожь, стараясь не дышать. Шаги стихли, и все началось.
Щелка для воздуха. Ламприер приник к ней глазом, скорчившись под черепашьим панцирем. Потом он услышал, что со всех сторон к нему приближаются шаги. Он видел, приникнув к щели лицом, бессмысленные лица статуй, освещенные желтоватым светом лампы. Это был не его светильник, он был погашен, а еще чей-то. Вот чья-то тень мелькнула совсем близко от его щелки, потом еще одна, вот кто-то прошел почти рядом: длинные черные волосы, юбки, лодыжки. Когда она удалялась, он смог различить ножные браслеты, кожаные полоски с бирюзой. Вот она повернулась вполоборота, он узнал ее и попытался освободиться от своего укрытия. Но страшная сила держала панцирь, казалось, его невозможно сдвинуть ни на дюйм.
— Джульетта! — закричал он. Девушка уходила в самую гущу статуй. — Уходи отсюда!
Ламприер услышал, что скрежет стал громче; потом раздалось легкое восклицание: «Ох!» — но тон не был удивленным. Скрежет стал еще громче, и Ламприер изо всех сил напряг спину, чтобы сбросить панцирь, но кто-то сопротивлялся его усилиям. Потом в крае панциря что-то треснуло: Ламприеру удалось сломить камень Коуда. Он подхватил черепок и начал отчаянно колотить по панцирю, но все было бесполезно. Он чувствовал, что обломок режет руку. Снаружи донесся еще один звук, более тихий, чавкающий, как ботинок, когда его вытаскиваешь из грязи, — чмок… Потом стали двигаться цепи, издавая однообразный лязг.
Щелк. Щелка для воздуха открылась. Статуи застыли в прежних позах. Ламприер снова попытался сдвинуть панцирь, он поддался, и Ламприер обнаружил себя на свободе. Он наконец мог выпрямиться. В нескольких ярдах от него на полу стоял горящий светильник.
— Джульетта? — нерешительно позвал он, затем снова, уже погромче. Цепи мягко раскачивались, позвякивая друг о друга. Ламприер взял светильник и, высоко подняв его, стал вглядываться в толпу каменных существ. Наверное, где-то поблизости протекала цистерна. Ламприер сделал шаг вперед и прислушался. Раздавался монотонный стук падающих капель.
— Джульетта?
Капли стали падать чаще. Ламприер поглядел по сторонам. Она осталась здесь? Или убежала? Несколько мгновений он думал о ней. Повернувшись, он увидел на полу что-то темное и блестящее. Кап, кап, кап… Он поднял голову и взглянул вверх, на цепи. В десяти футах над головой висело какое-то странное животное. Коза. Выпотрошенная коза, похожая на гамак, глядела на него мертвыми глазами. Ламприер почти наяву увидел, как грузчики тащат тело на корабль в этом «гамаке». Мертвая голова свешивается набок. Волосы, длинные и черные, волочатся по земле. Из-под холста виднеются лодыжки в кожаных браслетах. Лицо рассмотреть невозможно. Кровь из огромной раны в горле залила подбородок, глаза, нос и рот. Тут Ламприер понял, что глаза обманывают его. Дверь склада была открыта. За ней находился второй двор. Ламприер прошел к двери, сперва осторожными мелкими шажками, затем все быстрее, а когда он очутился во дворе, то уже бежал бегом; он промчался мимо сложенных штабелями ящиков быстрее, чем бегал когда-либо в жизни. За его спиной девушка продолжала раскачиваться в объятиях козы. Звенья цепей легонько, почти неслышно позвякивали: щелк-щелк, словно каблуки нервного офицера… Простые солдаты недоуменно переглядываются и фыркают, военачальники в замешательстве не могут сдвинуться с места, их лица, пепельно-бледны, коза постукивает сверкающим копытом по алтарю. Ифигения слишком долго ждала своего освободителя… Джульетта?
Назиму снова снился Бахадур — тот старый сон, но на сей раз в нем было что-то новое. Они гуляют рука об руку по скале и беседуют, слова Бахадура кружатся в воздухе, словно мечущиеся птицы, «мы меняемся»; они взбираются на разогретые солнцем уступы, «мы меняемся изнутри»; проходят между больших валунов, скользят, возвращаются на прежние тропинки. Может быть, это и в самом деле птицы? Дядя показывает ему на свою грудь, хочет что-то сказать, но не может. Они о чем-то спорят и сердятся друг на друга, потом начинают драться. Он внезапно понимает, что это не по правилам, когда эта грудная клетка прижимает его к земле, оказавшись холодной, как сталь; он чувствует стальные пальцы и видит лицо, которое затем куда-то проваливается… Сон всегда обрывался на этом месте, но теперь он продолжается. Изумленное лицо Бахадура исчезает далеко внизу, на сверкающих белых камнях у подножия скалы; тянутся долгие секунды, и наконец доносится глухой стук упавшего тела. Назим сбросил дядю Бахадура, своего учителя, со скалы, и это не было несчастным случаем. На скалу набегает тень; тело лежит внизу, распластавшись на камнях, разбросав руки и ноги. Тень покрывает Назима, он лежит, прижавшись к камням и свесив голову над обрывом, глядя вниз и размышляя, как просто теперь скользнуть вперед, в пустоту. Бахадур пытался убить его.
Случайность и точный расчет. Первая преследовала его по пятам, от второго он терялся. Темнота подвала наполнилась призраками, каждый из которых рассказывал Назиму свою историю на собственном языке. А за всем этим тихонько звучал странный игривый выговор Карин, лаская его слух и помогая ему успокоиться, хоть немного прийти в себя. Нет, еще совсем не все сделано. Девятка, которую он должен был разыскать, теперь стала восьмеркой. Они сами вступили в заговор против одного из своих в ту ночь, когда по улицам бежали потоки от проливного дождя и две женщины в голубых платьях беседовали у своего жалкого очага о девушке по имени Розали и о «шутке», которую намеревались сыграть с Ламприером. А три месяца спустя он уже был мертв, лежал с перерезанным горлом в комнате в переулке Синего якоря, «Ламприер» Бахадура и собственный Ламприер Назима: эта загадочная личность замыкала собой незримый треугольник. Теперь, со смертью Ламприера, треугольник был разорван, и Назиму стало немного легче — в нем ослабилась какая-то ниточка, привязывавшая его к данной ему задаче: «Найди их, — сказал наваб и добавил со странным нервным смехом: — Убей их».
Ламприер являлся к нему таинственным гостем; гость этот скитался по тропам его раздумий, то и дело теряясь из виду и снова возникая неясным силуэтом на горизонте, приходя всякий раз неожиданно и без предупреждения — словно стая птиц, кружившая над головой, внезапно превращаясь в стремительное облако. Снова некий расчет. Но Назим ощущал, что каждая из этих тысяч птиц летит сама по своей собственной, неповторимой траектории, каждая движется сама по себе: в центре облака — быстрее, по краям — медленнее, у каждой своя орбита, одни летят по большим дугам, другие — по меньшим, и все эти движения случайны. Облако представляло собой в действительности одну огромную случайность, и Назим был в самой гуще птичьей стаи, двигаясь, как все они, и не понимая, в каком направлении происходит это движение. И облако летело естественным образом к своей заданной цели, двигаясь по дуге собственной орбиты; и сама эта орбита была подвержена влияниям других, больших или малых кругов и сфер. Случайность и расчет.,
Назим перевернулся с боку на бок и почувствовал, как что-то твердое впилось ему под ребро: медальон с портретом синеглазой женщины. Мать Ламприера. Наверху по комнате слонялась Карин. Она снова не разжигала огонь. Уже почти рассвело.
Назим вспоминал давку перед трактиром, переулок Синего якоря в ночь смерти Ламприера и «Корабль в бурю» неделю спустя, где он почти выяснил имя того долговязого юноши в нелепом розовом пальто — «Джон…». Посетитель покойного Ламприера казался Назиму воплощением невезения: неприятности
