голос его уже звучал иначе, теплые нотки исчезли, осталась лишь холодная констатация факта. Все увертки были отброшены.
— Да, я хотел Компанию и получил ее. Я хотел тебя и получил тебя. Тебе не дарована роскошь вершить суд, Ламприер. Но у тебя есть выбор. Сегодня ночью мы отправляемся обратно в Рошель и во Францию, чтобы наказать тех, кто изгнал нас. Присоединяйся ко мне или отправляйся на виселицу.
С этими словами Франсуа взял словарь и толкнул его через стол:
— Бери свой словарь, Ламприер. Пойдем с нами, — он указал на лампу: — Зажги последний фитиль.
Ламприер взял книгу и вложил завещание своего предка между страниц. Словарь оказался тяжелее, чем он думал. Поза Ле Мара осталась прежней. Но лицо его изменилось. Ламприер двинулся к лампе, не выпуская словаря из рук. Он заметил, что выражение лица убийцы стало озадаченным, словно произошло нечто необъяснимое или, напротив, нечто предполагавшееся им не случилось. В лампе мерцало восемь огоньков. Ламприер на мгновение отвернулся от лампы. То же выражение было написано на лице Вокансона. Ламприер взял спички. Вокансон и Ле Мара не сводили глаз с Кастерлея. Они чего-то ждали. Огоньки горели, пожирая масло. Ламприер поднял глаза и увидел, что Джульетта напряженно смотрит на него. Справа, там, где сидел Ле Мара, где уже заканчивалась линза очков и мир расплывался в сплошное пятно, Ламприеру почудилось какое-то движение. Лампа была совсем близко от Ламприера, и, когда он протянул руку, чтобы потянуть девятый, последний фитиль, он услышал, как Кастерлей сказал: «Да», словно отвечая на чей-то вопрос, а Жак одновременно сказал: «Нет», — словно вопрос прозвучал в действительности. Ламприер увидел, как Ле Мара привстал и выбросил вперед правую руку, его нож погрузился в живую плоть по самую рукоятку. Жак дернулся, на лице его было изумленное выражение. Рукоятка ножа билась о кресло: тук, тук, тук… Казалось, прошли часы, прежде чем к Франсуа вернулся дар речи:
— Как ты посмел?!
Вокансон тем временем поднялся и схватил Боффа за руки. Ле Мара обвил голову толстяка руками и внезапно рванул ее назад; по каменному залу прокатилось эхо от громкого хруста сломавшихся позвонков.
— Как ты посмел?! — Франсуа был вне себя от гнева. Два стража у него за спиной продолжали стоять неподвижно. Франсуа тоже не шевелился, хотя руки его заметно напряглись. Ламприер догадался, что председатель вообще не может встать, что ноги его парализованы. Жак пытался что-то сказать, но из горла его доносились невнятные хрипы и бульканье. Ламприер застыл от ужаса.
— Зажги фитиль, Джон, — небрежно бросил Кастерлей, не вставая с места; он произнес эти слова, передразнивая интонации Франсуа. Джульетта продолжала стоять у него за спиной, не сводя расширившихся глаз с Ламприера. Казалось, она хочет что-то подсказать ему. Ламприер пытался понять, что говорит ее взгляд.
— Ты мой, Джон, — насмешливо передразнил Кастерлей председателя. Но намерения его были серьезны: виконт поднимался с кресла, и Ламприер вспомнил огромную физическую силу этого человека и свой страх на крыше театра. Жак выплюнул сгусток крови.
— Джульетта… — Он хотел говорить, но не мог, потому что его рот снова наполнился кровью. Джульетта напряженно смотрела на лампу, пытаясь незаметно подать Ламприеру какой-то знак. Кастерлей отодвинул в сторону кресло и встал. Ламприер переводил взгляд с Джульетты на виконта, приближавшегося к нему. Огоньки мерцали, потрескивая, Кастерлей ухмыльнулся и расставил руки в стороны, надвигаясь на Ламприера: Джульетта шевельнулась, и тут Ламприер наконец понял. В то же мгновение Кастерлей бросил взгляд на Джульетту и тоже понял. Ламприер со всей силой взмахнул своим словарем и ударил по лампе, прихлопнув все огоньки. Виконт бросился на него, но не успел. Наступила полная тьма.
Распрямляя по привычке поочередно то одно, то другое колено, выгибая и выпрямляя спину, разминая шею и каждый сустав вплоть до мизинцев рук и ног, Назим поджидал в темноте. Когда ЛжеЛамприер со своим спутником исчезли за дверью, Назим уселся там, где кончалась площадка, усыпанная гравием. Конечности его ритмично сгибались и разгибались, проходили минуты и часы. Мысли его судорожно метались в новой погоне за ЛжеЛамприером. Назим припоминал все свои встречи с этим юношей: это был победитель, выигравший в Поросячьем клубе молодую подругу женщин в голубых платьях; потом, Назим натолкнулся на него в разбушевавшейся толпе у трактира, слушавшей речь Фарины; потом, когда юноша пришел к настоящему Ламприеру в переулок Синего якоря в ночь его убийства; неделю спустя юноша принял Назима за какого-то Теобальда в трактире «Корабль в бурю». Назим припомнил безумный бег Лжеламприера по улицам и потом его погоню за девушкой, пропавшей возле театра прошлой ночью. А несколько часов спустя его, бессознательного, усаживал в карету мистер Прецепс — тот самый, что тем вечером говорил с сэром Джоном, причем темой их беседы был «Ламприер», хотя Ламприер был мертв уже несколько месяцев, погиб от руки Ле Мара. Казалось, все сговорились против очкастого преемника Ламприера: сперва он стал мишенью для грубой шутки в Поросячьем клубе, затем едва не пал жертвой приверженцев Фарины. Кем же приходился настоящему Ламприеру этот близорукий дурак в «Корабле в бурю», безумец на фабрике Коуда, отвергнутый влюбленный в оперном театре, товарищ Прецепса, бесчувственное тело на Саутгемптон-стрит? Слугой или предателем? Вдобавок теперь походило на то, что Лжеламприер был союзником по меньшей мере одного из Девятки, которую Назим собирался наконец уничтожить.
Назим пытался разобраться во всех этих образах Лжеламприера, свести их к единству, но образ врага не вырисовывался. Этот растяпа, худой и нескладный, в своих очках казался настолько нелепым в могущественной Девятке, что Назим оставался в недоумении. Он не был темным, не был и светлым, а Назиму требовалась ясность. Назим страстно желал определенности, но подземелье, в котором он притаился, было столь же двойственным, как и эта личность в очках, или вероломная, виновная, или невиновная. Тусклый свет, сочившийся со стен и потолка пещеры, лепил из выпуклостей и впадин сводчатой залы странные облики, то и дело привлекавшие взор Назима. Если бы темнота была абсолютной, Назим, вероятно, счел бы их обманом зрения, бессмысленными образами, вроде тех, что рождаются порой под плотно зажмуренными веками из-за причуд праздной работы мозговых механизмов. Но смутные силуэты и существа, казалось, жили в этом полумраке своей собственной, независимой жизнью.
Раза два Назиму казалось, что он чувствует движение воздуха, дуновение ветра где-то высоко над головой, в черном провале, из которого больше часа тому назад появился Ламприер со своим спутником. Ему чудились призраки… Подземелье насылало на него свои темные порождения, чтобы сбить его с толку. Назим вспомнил широкий ребристый туннель, по которому он добрался до пещеры, загороженной дощатым щитом, вспомнил сталактиты, похожие на зубы, и каменный язык, тянувшийся над озерцом и прижимавшийся к глиняной стене. Назим вспомнил капли, просочившиеся сквозь глину, когда он бездумно ее потревожил, — набухавшие капли, потом — тонкая водяная струйка, словно круглая пещера превратилась в нижнюю часть гигантской клепсидры, которая начала отсчитывать время своего существования. Капля, струйка, ручеек… Время ускорялось?
Тревога Назима облаком взвилась ввысь, в тьму, уходившую к потолку пещеры. Он опять услышал какое-то движение, теперь наверху, словно шум ветра, прорывавшегося сквозь туннели. Это был особенный шум… где-то Назим уже слышал его… Быть может, летучая мышь? Ему даже показалось, что он видит широкие крылья. Но созданная его воображением крылатая тень была больше самой большой летучей мыши… Потом густые тени метнулись куда-то влево, и Назим услышал отчетливый хруст, словно кто-то опустился на гравий в пятидесяти—шестидесяти ярдах в стороне от него. Театр, он следил за каретой, через несколько минут появился компаньон Ле Мара — вот где он слышал похожий шум! Назим вглядывался в темноту. Он не видел ничего. Ничего не было. Только хруст щебенки, легкое дыхание ветра, слабое движение воздуха, порожденное теплом тела Назима, и больше ничего. Но он не мог избавиться от ощущения, что на дальней стороне площадки, вдали от двери, кто-то наблюдает и ждет в темноте, как он сам.
Минуты скользили мимо, и больше ничего не было слышно. Постепенно Назим снова переключил внимание на дверь. По давней привычке он опять разминал мускулы и суставы, спину, шею, плечи… Потом темноту пронзил какой-то звук, дверь распахнулась, но за ней не было света, оттуда слышался нестройный гам голосов. Назим различил лающий мужской голос, выкрикивавший приказы; слышался чей-то хрип; затем зазвучал другой, более низкий голос, и наступила тишина, потому что дверь снова захлопнулась. Из тишины
