Повторялась старая как мир история. Доктор Либби надеялся, что у него самого родятся в этом отравленном мире нормальные двуногие внуки и даже правнуки. А может, он был вообще бездетен и не хотел заглядывать в будущее. Или хотел успокоить и себя заодно. У Швейцера хватило интеллектуальной цельности не поверить «научным данным» доктора Либби, а разобраться в предупреждениях Лайнуса Полинга я других виднейших ученых мира.
Еще меньше внимания обратил Старый Доктор на американскую прессу, совсем недавно обходившуюся с ним так почтительно. «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт» заявил, что «Декларация» Швейцера играет на руку коммунистам. И что Швейцер, сам того не ведая, позволил себе поддаться «неточным пропагандистским данным друзей России». Швейцер знал, что среди друзей Москвы поочередно оказывались теперь то Полинг, то Неру, то Бертран Рассел — в общем, все, кто мешал крепить «оборону» и подкармливать разведку.
В английской парламентской говорильне тоже раздались голоса нескольких воинственных подагриков. Старым воякам не терпелось испытать еще и свою, английскую бомбу, внести посильный вклад в отравление мира. И вот в парламенте выступил виконт Черуэлл. Он ссылался на английских и американских специалистов, имеющих, мол, доступ к секретным данным. Как участковый полисмен, почтенный парламентарий намекал, что начальство, мол, все лучше нас знает, и выражал удивление, что «люди, занимающие столь высокое положение, но не имеющие научных знаний и точной информации», отметают все эти начальственные соображения и позволяют себе высказываться по столь сугубо научным вопросам, как судьба потомства. Швейцер, как всегда, совершенно спокойно перенес нападки прессы. Он даже не обернулся в сторону критиков. Что взять с этого мира Молоха, приготовившегося сожрать внуков и правнуков?
Май 1957 года принес ему печальную весть. В частной больнице в Цюрихе умерла Елена. Он перевез ее прах в Африку и похоронил под окном. Теперь здесь стояло уже два простых деревянных креста. Эмма Хаускнехт умерла год назад в Эльзасе, и прах ее тоже был перевезен в Ламбарене, которому она отдала большую часть жизни...
Елена умерла. Сколько лет прожили они в разлуке?.. Вероятно, она не стояла на первом месте в его жизни. Первой была больница. Потом были еще теология, музыка, философия. Журналисты-критики (их теперь становилось все больше), вторгаясь с гиппопотамьим изяществом в его семейную жизнь, помещали доктора на скамью подсудимых: он был жесток к Елене, холоден к их дочери и внукам. Так ли это? Как знать...
Когда Елена выходила за него замуж, она разделяла его одержимость: они оба хотели отдать себя страдающему человечеству. Ее здоровье не выдержало жестоких условий габонских джунглей. Кто из людей, одержимых идеей, не причинил страданий своим близким? Разве нет жестокости в том, что сказал Ганди врачу у постели умирающей жены: «Я никогда не позволю, чтобы жене давали мясную пищу, даже если бы отказ от нее означал смерть»? Разве нет жестокости в страшных словах, приписываемых Будде: «Место нечистоты есть дом»?
Верный друг и помощник Швейцера, его нежная и мужественная Елена покоилась теперь в сердце джунглей под деревянным крестом. Доктору шел уже девятый десяток, и он решил сам сколотить себе на досуге такой же вот грубый деревянный крест с такой же короткой надписью, как эти две: «Эмма Хаускнехт (1956, Страсбург)» и «Елена (1957, Цюрих)». На третьем кресте будет просто: «Альберт Швейцер». Обретший жизнь должен ее утратить. Счастье умереть тихо, без страданий, как умер любимый его Парсифаль. Швейцер сказал тогда над недвижным старым пеликаном: «Смерть без страданий всегда прекрасна».
Глядя в Гюнсбахе на опадающие листья старого сада, доктор проговорил: «Вот так бы должны умирать люди — естественно, спокойно, без боли».
Умерла Елена. А что значит «умерла»? «Этого мы не знаем, — писал Швейцер. — Пока человек живет в нашем сердце, он жив».
Когда доктор поднимал глаза от работы, он видел под окном деревянный крест. Он выходил на террасу. Немой сапожник улыбался ему, склонясь над куском резины. Он резал из автомобильных камер сандалии для пациентов и персонала. Швейцер давно уже уговаривал своих пациентов не ходить босиком и носить сандалии, но габонцы предпочитали модные туфли или традиционное босоножье. И только когда в европейских журналах мод стали появляться роскошные дамы в сандалиях, агитация Швейцера неожиданно возымела успех. «Хоть раз в жизни могу поблагодарить европейских модниц», — говорил он. С той поры на его террасе и появился немой работяга сапожник.
Доктор часто ходил в деревню прокаженных. В деревне всегда не хватало врачей, сестер, санитаров, но те, кто работал здесь, были одержимы своей работой. Журналисты и романисты охотно писали о швейцеровских «лепрофилах», об исступленных женщинах, которые, подобно евангельской героине, скорей готовы отереть ноги волосами, чем прибегнуть к более гигиеническим средствам. Однако, независимо от того, существовала ли «лепрофилия», исступленный труд доктора Такахаси и Труди Бохслер был проникнут высокой любовью к страдающему человеку.
Дорога из лепрозория вела через плантации, где работали выздоравливающие. Возвращаясь, доктор всегда с удовлетворением оглядывал свои Сады Эдема. И африканцы и белые в его больнице получали теперь вдоволь фруктов. Каждое посаженное дерево умножало жизнь, способствовало жизни. Природа щедра, она отзывается на ласку трудолюбивой руки. Если бы только удалось научить африканцев выращивать овощи и фрукты, делать дома и одежду, оберегать себя от голода и холода! Но европейские доброжелатели предпочитали учить их обращению с современным оружием, внушали им националистические лозунги, после чего племена до основания вырезали друг друга новейшим или списанным в других армиях, но еще вполне смертоубийственным оружием.
Швейцер позволил себе всего два или три раза за полстолетия поделиться своими мыслями о будущем Африки. Он бичевал колониализм и тех благожелателей из иностранных парламентов и разведки, которые хотели одним махом (чаще всего поставкой оружия или политическим переворотом) решить все африканские проблемы. Швейцер пытался обобщить свой опыт: это были здравые, вполне старомодные мысли, так что радикалы с ходу зачисляли его в число колониалистов.
А что, собственно, писал Швейцер в этих статьях? Он говорил, что независимость африканцев «была утеряна в тот самый момент, когда первый корабль белых прибыл сюда с порохом и ромом, солью и тканями. С этого момента социальный, экономический и политический уклад страны идет прахом. Вожди начинают распродавать подданных за товары».
Швейцер подтверждает основные права африканцев. Во-первых, «человек имеет право жить там, где протекала вся его жизнь, и никто не имеет права перемещать его». Для Африки это актуальнейший пункт, а «колонизация все время ставит это право под угрозу». Нельзя вытягивать африканца из деревни: «Африканец теряет свою жизнеспособность и гибкость, как только вы забираете его из деревни. Это самый укорененный человек на свете». Африканцы должны пользоваться полной свободой передвижения, а колониальным властям угодно ограничить это право и держать подданных в рамках государственных границ. Африканцы должны иметь неотъемлемое право на землю и природные богатства, а предприятия захватывают все новые земли. Человек имеет право распоряжаться своим трудом как ему угодно, а в колониях все чаще вводятся разного рода трудовые повинности. Швейцер не верил в воспитующую силу принудительного труда и со всей смелостью заявлял об этом еще в двадцатые годы. К изумлению европейских прогрессистов и миссионеров, Швейцер пишет о «величайших достоинствах» африканского племенного правосудия: суд здесь творят на месте, быстро, на глазах у всей деревни. Несправедливости негибкого и неопытного белого суда, низкие его моральные достоинства гораздо более вредны для дела, чем несовершенства суда местного. В связи с проблемой правосудия Швейцер высказывает одно из своих давних наблюдений об Африке: «Мы имеем здесь дело не с нациями, а с племенами».
Швейцер говорит в своих книгах и статьях о праве африканцев на естественную национальную организацию, об их праве на образование. Африке угрожает выпадение стадии между примитивным состоянием и интеллигентным трудом. Надо научить африканца выращивать продукты питания, строить жилища, говорит Швейцер, нужно возрождать сельское хозяйство и ремесла, а не учить африканцев носить белые воротнички и стрелять из пулеметов.
Более поздняя статья Швейцера возвращалась к этой мысли. Воспитание и образование должны развивать в африканце те же черты, что в белом, а именно — «серьезность, верность, чувство
