— Но я ничего не понимаю! Я не вижу, каким образом, — бормочет Твемлоу, нерешительно наводя монокль на альбом, — каким образом можно предостеречь отца, не сказав ему всего? Что же надо сказать? Что надо утаить? Я… я просто теряюсь!
— Скажите ему, что я заправская сваха. Скажите ему, что я женщина пронырливая и корыстная. Скажите ему, что, по вашему мнению, его дочери не следует бывать в моем доме, в моем обществе. Все это сказать можно, потому что все это сущая правда. Вы знаете, какой он кичливый и как легко задеть его тщеславие. Скажите ровно столько, сколько нужно, чтобы встревожить его и заставить беспокоиться о дочери, а в остальном пощадите меня. Мистер Твемлоу, вы сразу перестали меня уважать, но хотя я давно пала в собственных глазах, мне больно терять ваше уважение. И все же я твердо полагаюсь на вашу порядочность. Если бы вы знали, сколько раз я пыталась заговорить с вами сегодня, вы пожалели бы меня. Повторных заверений мне от вас не нужно, потому что я удовольствуюсь и всегда буду довольствоваться тем, что вы уже пообещали. Надо кончать наш разговор, потому что за мной следят. Если вы согласны успокоить меня, согласны поговорить с отцом этой невинной девушки и тем самым спасти ее, закройте альбом, прежде чем возвращать его мне, и я пойму, что это значит, и поблагодарю вас в глубине души… Альфред, мистеру Твемлоу, как и нам с вами, тоже больше всего нравится ваш последний портрет.
Альфред приближается к ним. Группы гостей расходятся. Леди Типпинз встает и собирается уезжать, миссис Вениринг следует за своим повелителем. Миссис Лэмл продолжает смотреть на Твемлоу, который разглядывает сквозь монокль портрет Альфреда. Проходит минута — монокль Твемлоу повисает на ленточке, он встает и так громко захлопывает альбом, что хрупкая питомица фей, Типпинз, вздрагивает всем телом.
Прощания за прощаниями. Гости очарованы приемом, достойным золотого века, и опять про копченый окорок и прочее, тому подобное, и вот Твемлоу, невинная, добрая душа, уже бредет по Пикадилли, держась рукой за голову, чуть не попадает под колеса выскочившего из-за угла почтового фургона, но тем не менее благополучно добирается до своего кресла и падает в него, все еще не отнимая руки от головы, обуреваемой вихрем мыслей.
