что не принят, что виноват, придирчиво усмехнулся:
– Али радость какая – приборку устроили? По двору не пройтить.
Натахины губы вздрогнули, она бегло, замкнуто стрельнула в Касьяна сузившимися зрачками и, опять ничего не ответив, натянула на себя простыню, как перед чужим.
Касьян, тоже обидевшись, замолчал.
Было отступивший хмель, когда он сидел у колодца, здесь, в жарко натопленной избе, вновь взыграл тошнотной мутью, и он прикрыл глаза и даже ухватился за край кровати, когда его вдруг куда-то повело вкрадчивым, все убыстряющимся кружевом, будто он сидел на плоско вращающемся колесе.
Мокрые волосы, принесшие ему облегчение, теперь теплой слипшейся обмазкой неприятно обволакивали голову.
– А я тово… вишь, выпил, – повинился он, когда колесо отпустило его своим вращением.
Он опять помолчал, ожидая, что скажет на это Натаха, но та лишь оглядела его, смигивая неведомые ему мысли припухшими веками.
– Пьяный я, Наталья… Водку пил, бражку… что попадя. Дак а куда было деться? Вот, погляди…
Касьян, неловко кренясь, нагнулся к чулку, поискав бумажку.
– Вот она! Клавка безносая! – усмехнулся он и старательно расправил бумажку на коленке. – Хошь поглядеть? Ранняя дорога, казенный дом… Все тут прописано. Послезавтра явиться с ложкой и котелком. Ну дак ложка у меня имеется, а котелка нема… Что будем делать?
И опять не получив ответа, осторожно, опасливо покосился на жену. Взглянул – и прикусил разбухший, непослушный язык: Натаха, закрывшись ладонью, тихо, беззвучно плакала, всколыхиваясь большим, размягченным телом.
– Плачь не плачь теперь, не поможешь, – проговорил он, силясь разглядеть при лунном свете чернильную военкоматскую печать. – Во, вишь припечатано! Все как следует.
Ему было муторно слышать, как Натаха вгоняла в себя плач, не пускала наружу, и тот гулькал в ней давкой икотой.
– А мне еще утром прислали. На, говорит, распишись в получении. Да все не хотел тебе говорить. Реветь возьмешься. Не люблю я этого… А ты, вишь, все одно ревешь…
– Ох! – отпустила себя Натаха тяжким смиряющим вздохом.
– Али знала уже? Гляжу, курицы порубаны.
– Да что ж тут знать? – давя всхлип, выговорила она. – Загодя знато.
– Ну, будя реветь. Не один я. Поди, из каждого двора. Афоня уж на што нужон, могли б и погодить с ним, а тоже идет.
– Ты-то пойдешь не один, да ты-то у нас один.
– Ну да что толковать? Жил? Жил! Семью, детей нажил? Нажил! Вон они лежат, кашееды. Да с тобой третий. Нажил – стало быть, иди обороняй. А кто же за тебя станет? Не скажешь же Лехе: на тебе трояк або пятерку, пойди повоюй за меня? Не скажешь.
Касьян, тяжело ворочая мыслью, говорил это не только Натахе, но и самому себе, в чем и сам тоже нуждался в эту минуту.
Они помолчали, и Касьян уже сам про себя думал, вспоминая о том, что говорили за Селивановым столом, – как походя лютует немец, палит все огнем, не щадит ни малого, ни старого.
– Оно ить как, – сказал он то ли себе, то ли Натахе. – Хоть червяка взять! Который на дерева нападает. Ко времени не устерег, не сдержал, гадость эта вон уже где, новые ветки кутляет…
– Кабы б червь беспонятный, – уже ровнее выговорила Натаха. – А то и люди на людей идут. Им-то чего бы? Вон какие страсти друг против друга понавыдумали – аропланы да бомбы.
– Бомбы не бомбы, а итить все одно надо, раз уж такое взнялось.
– Ну дак али я беды не понимаю? А токмо… Ох, Кося, небось не жалезные вы супротив-то бомб да снарядов. Одной рубахой прикрытые.
– А то не жалезный! – безголосо посмеялся Касьян, переводя разговор на шутку. – Еще какой жалезный! Ну-кось, подвиньсь, скажу, чего про меня дедко-то Селиван вычитал…
Натаха тяжело отползла к стене, и Касьян, обрадовавшись примирению, прилег рядом. От этого его, однако, опять закружило, и он, крепясь, сцепив зубы, притих.
– Отчего мокрый-то? – спросила Натаха, оглядывая его сбоку, против луны.
– А-а… пустое… Голову мочил… Дак слышь чего… – уже через силу, преодолевая тошноту, выдавил Касьян. – Читал дедко, будто у меня два прозвища.
– Как это?
– Не то чтобы два. Одно и есть… Вроде как на монете. На одной стороне – пятак, на другой – решка.
– Кто ж тебе такую цену положил – пятак?
– Ну, это я к слову, чтоб поняла.
– Так уж и поняла.
– По-простому я, стало быть, Касьян, да?
– А кто ж ты еще?
