И он, наконец осмыслив и бивший в чуть приоткрытые ворота теплый утренний свет, и Натахин тревожный шепот, приподнялся в санях.

– Сколько время?

– Да уж солнце. Седьмой, поди.

– Ох ты! Заспался я. – Он цапнул в головах брюки, отыскивая курево.

– Сразу и курить. Выпей вон молока.

– Ага, давай, – послушно кивнул Касьян, смутно припоминая вчерашний ночной звон подойника.

Он принял от Натахи ведро и через край долго, ненасытно попил прямо в санях.

– Ва! – крякнул он, оживая голосом. И хотя не успел проспаться и все в нем свинцовело от прерванного сна, на душе однако, уже не было прежней тошнотной мути, и он попросил озабоченно, будто собирался в бригадный наряд: – Подай-ка, Ната, сапоги.

Потом, поочередно засовывая ладно обмотанные мягкими, хорошо выкатанными портянками ноги в пахучие голенища, сонно покряхтывая, сам еще в одних только брюках и нижней рубахе, урывками говорил:

– Я с тобой не прощаюсь… Еще свидимся…

Натаха присмирело глядела, как он обувался.

– И детишек не колготи… Пусть пока поспят.

– Ладно…

– Потом приведешь их к правлению… Поняла?

– Ладно, Кося, ладно…

– Часам к девяти. Мать тоже пусть придет…

Он встал, притопнул сапогами: ноги почувствовали прочную домовитость обужи.

– А вдруг там больше не свидимся? – думая над прежним, сказала она поникшим голосом.

– Куда я денусь? – кинул он и вышагнул из сарая, на ходу набрасывая вчерашнюю черную рубаху. – Подай-ка пиджак с картузом. А то я в сапогах, нашумлю. И сумку.

– Дак что ж в дом не зайдешь? – Натаха следовала за ним, держа под шеей стиснутые ладони, будто ей было холодно. – Больше ведь не вернешься… И не поел на дорогу.

– Когда теперь есть… – проговорил он, торопко застегивая на рубахе мелкие непослушные пуговицы. – Покуда туда добегу, да там…

– Ну как же… С домом хоть простись…

– Дак еще ж, говорю, свидимся.

В дом ему не хотелось: не сознавая того, невольно оберегал он в себе ту пришедшую к нему ровность, с какой сейчас, не тратя себя, лучше бы за калитку, – и все, как обрезал. Приглаживая неприбранные волосы, Касьян на носках переступил порог еще по-утреннему тихой избы, заведомо томясь горечью увидеть в эту последнюю трудную для него минуту не столько самих мальчишек, сколько старую мать. Ребятишки – ладно: поцеловал бы сонных да и пошел, но мать, поди, уже давно топчется, вон и гусей с коровой нет во дворе, и он вошел в дом, весь внутренне напряженный и стянуты й.

Мать он увидел в горнице перед распахнутым сундуком. Не замечая его, она копалась внутри, вытаскивая из бокового ящичка для мелочи какие-то узелки и свертки. И Касьян, глядя на ее согбенную спину, не посмел окликнуть, пока он. а сама, почуяв чье-то присутствие, не повела взглядом в его сторону. И взгляд этот, оторванный от сундука, был какой-то чужой, не признававший Касьяна.

– Ну, мать, пошел я, – негромко, с заведомой бодрецой объявил он, рассчитывая и тоном и видом смягчить и облегчить ей это прощание.

Нынешней ночью она, наверно, совсем не спала: жухлое, бескровное лицо ее еще больше обрезалось, жидкие изношенные волосы, сумеречные впалости глаз и беззубого рта скорбно обозначали очертания проступившего праха, и Касьян только теперь неутешно осознал, как враз состарилась его мать, как близка она к своему краю. А она, озабоченная чем-то своим, то ли вовсе не слыхала, то ли не поняла Касьяновых слов, сказала ему свое:

– Хотела найтить… Да вот, вишь, не найду, запамятовала. Наталья, ты, часом, не видела, был тут у меня обвязочек…

– Потом, мать, потом… – перебил Касьян. – Идти надо. Побег я.

– Побег? – повторила она за Касьяном, все еще странно отсутствуя, дознаваясь взглядом какой-то своей пропажи. – Уже и пошел? Ох ты, осподи! А я-то хотела тебе найтить. Взял бы с собою… Сколь берегла, от самого твоего рождения. Про такой-то случай. Да, вишь, не уберегла. Памяти совсем не стало. Да как же это пошел? Деток не повидавши… Сичас, сичас побужу. Ох, горе, вот горе…

– Не надо бы их, – попробовал отговорить Касьян, проследовав с ней за полог. – Я пока на конюшню токмо. Опосля еще свидимся.

– Как же не надо, как же это не надо? Уходишь ведь! Наталья, поднимай дитев, чего ж ты как не своя. Проснись, Митрий. И ты, Сергий, не спи. Будя, будя вам. Проспите отца-то. Ой, лихо! – Она подхватила на руки младшего, все еще никак не хотевшего держать голову, безвольно ронявшего ее на бабушкино плечо. – Да что ж вы, как маку опились. Опамятуйтеся, сказано. Батька вон уходит, а вам бай дюже. Придет ли опять…

И только теперь, будто ударившись об это «опять», бессильная высказать боль свою и смятение, молча заплакала, смяв ветхие морщинистые губы. Пришел в себя и, еще ничего не поняв, сразу же заревел и Митюнька.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату