Как смеялась Флоренс! Поль часто вспоминал об этом и сам всегда смеялся.
Но вскоре - на следующий день и позже - произошло много такого, о чем Поль помнил смутно. Так, например, почему они проводили дни и ночи у миссис Пипчин вместо того, чтобы ехать домой; почему он лежал в постели и Флоренс сидела возле него; находился ли в комнате отец, или то была лишь длинная тень на стене; слышал ли он, как доктор сказал о ком-то, что, если бы его увезли до праздника, который завладел его воображением слишком сильно и помог ему преодолеть слабость, весьма возможно, что он бы зачах.
Он даже не мог припомнить, говорил ли он часто Флоренс: 'О Флой, увези меня домой и никогда не оставляй меня одного!' - но, кажется, говорил. Ему чудилось иногда, будто он снова и снова слышит свой голос: 'Увези меня домой, увези меня домой, Флой!'
Но он мог припомнить, когда вернулся домой и его несли по хорошо знакомой ему лестнице, что в течение долгих часов грохотала карета, а он лежал на сиденье, и около него была Флоренс, а старая миссис Пипчин сидела напротив. Он помнил и свою старую кроватку, куда его уложили; свою тетку, мисс Токс и Сьюзен; но случилось еще кое-что, совсем недавно, что все еще приводило его в недоумение.
- Будьте добры, я хочу поговорить с Флоренс, - сказал он. - Только с Флоренс, одну минутку!
Она наклонилась к нему, а все остальные стояли поодаль.
- Флой, милочка, не папа ли это был в холле, когда меня вынесли из кареты?
- Да, дорогой.
- Он не заплакал и не ушел в свою комнату, Флой, когда увидел, что меня несут?
Флоренс покачала головой и прижалась губами к его щеке.
- Я очень рад, что он не плакал, - сказал маленький Поль. - Мне показалось, что он заплакал. Не говори им, о чем я спрашивал.
ГЛАВА XV
Изумительная изобретательность капитана Катля и новые заботы Уолтера Гэя
На протяжении нескольких дней Уолтер не мог решить, как ему быть с барбадосским назначением; он даже лелеял слабую надежду, что мистер Домби, быть может, имел в виду не то, что сказал, или передумает и сообщит ему об отмене поездки. Но так как не случилось ничего сколько-нибудь подтверждающего эту догадку (которая сама по себе была в достаточной степени невероятна), а время шло и медлить было нельзя, он решился действовать без дальнейших колебаний.
Основная трудность для Уолтера заключалась в том, каким образом сообщить об этой перемене в его делах дяде Солю, для которого - чувствовал он - это будет жестоким ударом. Потрясти дядю Соля столь поразительным известием было ему тем труднее, что за последнее время дела пошли в гору и старик так повеселел, что маленькая задняя гостиная приняла прежний вид. Дядя Соль уплатил в назначенный срок часть долга мистеру Домби и надеялся покрыть остальное; и повергать его снова в уныние, когда он так мужественно справился со своими невзгодами, было весьма печальной необходимостью.
Однако не могло быть и речи о том, чтобы уехать потихоньку. Дядя должен был узнать обо всем заблаговременно; затруднение заключалось в том, как ему сказать. Что касается вопроса - ехать или не ехать, Уолтер считал, что не в его власти выбирать. Мистер Домби был прав, говоря, что он молод, а дела у его дяди идут плохо, и мистер Домби ясно выразил взглядом, сопровождавшим это напоминание, что в случае отказа ехать он может остаться дома, но не у него в конторе. Оба они с дядей были многим обязаны мистеру Домби; этого добился сам Уолтер. Самому себе он мог сознаться, что потерял надежду снискать расположение сего джентльмена, и мог считать, что тот иной раз относится к нему с пренебрежением, вряд ли оправданным. Но так или иначе, долг остается долгом - во всяком случае так думал Уолтер, - а долг нужно исполнять.
Когда мистер Домби взглянул на него и сказал, что он молод, а дела его дяди идут плохо, лицо его выражало презрение - пренебрежительную и унизительную мысль, что Уолтер-де весьма не прочь жить в праздности на средства обедневшего старика, и это задело благородную душу юноши. Решив доказать мистеру Домби, - если можно было дать такое доказательство, не прибегая к словам, - что тот судит о нем неверно, Уолтер старался после разговора о Вест-Индии быть еще веселее и расторопнее, чем раньше, насколько был на это способен человек с таким живым и пылким нравом, как у него. Он был слишком молод и неопытен и не помышлял о том, что эти самые качества могут быть неприятны мистеру Домби, а не унывать под сенью его грозной немилости, справедливой или несправедливой, отнюдь не значит подняться в его глазах. Могло быть и так, что великий человек усматривал вызов в этом новом проявлении благородного духа и решил его сломить.
'Ну, что ж. В конце концов придется сказать дяде Солю', - со вздохом думал Уолтер. А так как Уолтер боялся, что голос его, пожалуй, дрогнет и физиономия будет не такой веселой, как было бы ему желательно, если он сам сообщит об этом старику и увидит по морщинистому его лицу, какое впечатление произвело это известие, он задумал прибегнуть к услугам могущественного посредника - капитана Катля. Поэтому, когда настало воскресенье, он решил после завтрака вторгнуться в обиталище капитана Катля.
По дороге он с удовольствием припомнил, что каждое воскресное утро миссис Мак-Стинджер совершает далекое путешествие, чтобы послушать проповедь преподобного Мельхиседека Хаулера, который, будучи уволен со службы в Вест-индских доках по ложному подозрению (выдвинутому против него неведомым врагом) в том, будто он просверливал бочки и прикладывался губами к отверстию, предсказал, что светопреставление настанет ровно в десять часов утра через два года, начиная с того дня, и открыл зал для приема леди и джентльменов, приверженцев секты Горланов; * на первом же их собрании увещания преподобного Мельхиседека произвели столь сильное впечатление, что при восторженном исполнении священного джига, коим закончилась служба, все стадо провалилось в кухню и привело в негодное состояние каток для белья, принадлежавший одному из паствы.
Капитан в минуту необычайного оживления поведал об этом Уолтеру и его дяде в промежутках между куплетами 'Красотки Пэг' в тот вечер, когда было уплачено маклеру Броли. Сам капитан аккуратно посещал церковь по соседству, которая поднимала великобританский флаг каждое воскресное утро, и где он по доброте своей - так как бидл был немощен - присматривал за мальчиками, среди которых пользовался большим авторитетом благодаря своему загадочному крючку. Зная нерушимые привычки капитана, Уолтер спешил по мере сил, чтобы застать его дома; и он развил такую скорость, что, свернув на Бриг-Плейс, имел удовольствие узреть широкий синий фрак и жилет, вывешенные из открытою окна капитана для проветривания на солнце.
Казалось невероятным, что смертный мог увидеть фрак и жилет без капитана, но последний несомненно не был в них облачен, в противном случае ноги его - дома на Бриг-Плейс невысоки - преграждали бы вход в парадную дверь, который был совершенно свободен. Изумленный этим открытием, Уолтер постучал один раз.
- Слинджер, - отчетливо услышал он возглас капитана, несшийся сверху из его комнаты, как будто стук его вовсе не касался. Тогда Уолтер постучал дна раза.
- Катль! - услышал он возглас капитана; и тотчас же капитан в чистой рубашке и подтяжках, в платке, свободно повязанном вокруг шеи, наподобие свернутого в бухту каната, и в глянцевитой шляпе появился в окне, выглядывая из-за широкого синего фрака и жилета.
- Уольр! - воскликнул капитан, с изумлением глядя на него вниз.
- Да, да, капитан Катль. - отвечал Уолтер, - это я.
- Что случилось, мой мальчик? - с великой тревогой осведомился капитан. - Уж не стряслось ли еще что-нибудь с Джилсом?
- Нет, нет, - ответил Уолтер. - У дяди все благополучно, капитан Катль.
Капитан выразил удовольствие и сообщил, что спустится вниз и отопрет дверь, что и сделал.
- Однако ты раненько, Уольр, - сказал капитан, все еще недоверчиво на него посматривая, пока они поднимались наверх.
- Вот к чем дело, капитан Катль, - садясь, сказал Уолтер, - я боялся, что вы уйдете, а мне нужен ваш дружеский совет.
- Ты его получишь, - сказал капитан. - Чем тебя угостить?
- Вашим мнением, капитан Катль, - с улыбкой отвечал Уолтер. - Больше мне ничего не нужно.
- В таком случае продолжай, - сказал капитан. - С удовольствием скажу тебе свое мнение, мой мальчик!
