лучше было бы говорить о моем почтенном родителе при свечах, поскольку эта тема нуждается в искусственном блеске; по мы поговорим о нем в сумерках, согретых жаром уолл-зендского * угля.
Он опять помешал в камине и, когда угли разгорелись, продолжал:
— Мой почтенный родитель нашел где-то в соседнем поместье жену для своего мало почтенного сына.
— С деньгами, конечно?
— С деньгами, конечно, иначе и искать не стоило. Мой почтенный родитель — позволь мне на будущее время заменить эту почтительную тавтологию сокращением М. П. Р., что звучит по-военному и отчасти напоминает о герцоге Веллингтоне *.
— Какой ты чудак, Юджин!
— Вовсе нет, уверяю тебя. Так как М. П. Р. всегда весьма решительно устраивал (как это у него называется) судьбу своих детей, определяя профессию и жизненный путь обреченной на заклание жертвы с часа рождения, а иногда и раньше, то и мне он предназначил стать адвокатом, чего я уже достиг (хотя и без огромной практики, которая мне полагалась), и жениться, чего я еще не сделал.
— О первом ты мне не раз говорил.
— О первом я тебе не раз говорил. Считая себя не совсем на месте в роли юридического светила, я пока что воздерживался от семейных уз. Ты знаешь М. П. Р., но не так хорошо, как я. Если бы ты знал его не хуже, он бы тебя позабавил.
— Почтительно сказано, Юджин!
— Как нельзя более, можешь мне поверить, и со всеми чувствами преданного сына по отношению к М. П. Р. Но он меня смешит, тут уж ничего не поделаешь. Когда родился мой старший брат, всем нам было, разумеется, известно (то есть было бы известно, если б мы существовали на свете), что он унаследует фамильные дрязги — при гостях это называется фамильным достоянием. Но перед рождением второго брата М. П. Р. сказал, что 'это будет столп церкви'. Он действительно родился и сделался столпом церкви, довольно-таки шатким столпом. Появился на свет третий брат, гораздо раньше того времени, какое он назначил моей матушке, но М. П. Р., нисколько не растерявшись, тут же объявил его кругосветным мореплавателем. Его сунули во флот, но кругом света он так и не плавал. Я дал знать о себе, и моя судьба была тоже устроена, блистательные результаты чего ты видишь своими глазами. Моему младшему брату исполнилось всего полчаса от роду, когда М. П. Р. решил, что ему суждено быть гением механики, и так далее. Потому я и говорю, что М. П. Р. меня забавляет.
— А касательно этой леди, Юджин?
— Тут М. П. Р. уже не забавляет меня, потому что я отнюдь не намерен касаться этой леди, скорее напротив.
— Ты ее знаешь?
— Вовсе не знаю.
— Может быть, тебе лучше повидаться с ней?
— Любезный Мортимер, ты изучил мой характер. Разве я могу поехать к ним с таким ярлыком: 'Жених. Выставлен для обозрения', и встретить там девушку с ярлыком в том же роде? Я готов на все, что угодно М. П. Р., и даже с величайшим удовольствием, но только не жениться. Да разве я смогу это вытерпеть? Я, которому все так скоро приедается, постоянно и неизбежно?
— Ты вовсе не так последователен, Юджин.
— В отношении скуки я самый последовательный из людей, уверяю тебя, отвечал его достойный друг.
— Да ведь ты только что распространялся о преимуществах однообразной жизни вдвоем.
— На маяке. Сделай милость, не забывай условия. На маяке.
Мортимер опять засмеялся, и Юджин, улыбнувшись впервые за все время разговора, словно найдя в себе что-то забавное, стал опять мрачен, как всегда, и, раскурив сигару, сказал сонным голосом:
— Нет, ничего не поделаешь: одно из пророчеств М. П. Р. должно остаться неисполненным. Несмотря на все мое желание угодить родителю, ему суждено потерпеть фиаско.
Пока они разговаривали, за потускневшими окнами стемнело, а ветер все пилил, и опилки все крутились. Кладбище внизу погружалось в глубокую смутную тень, и тень эта уже подползала к верхним этажам домов, туда, где сидели оба друга.
— Словно призраки встают из могил, — сказал Юджин.
Он постоял у окна, раскуривая сигару, чтобы ее аромат показался ему еще приятней в тепле и уюте, по сравнению с уличным холодом, и уже возвращался к своему креслу, как вдруг остановился на полдороге и сказал:
— Видимо, один из призраков заблудился и идет к нам узнать дорогу. Взгляни на это привидение!
Лайтвуд, сидевший спиной к дверям, повернул голову: там, в темноте, сгустившейся у входа, стояло нечто в образе человека, которому он и адресовал весьма уместный вопрос:
— Это что еще за черт?
— Прошу прощения, хозяева, — отвечал призрак хриплым невнятным шепотом, — может, который- нибудь из вас и есть адвокат Лайтвуд?
— Чего ради вы не стучались в дверь? — спросил Мортимер.
— Прошу прощения, хозяева, — отвечал призрак так же хрипло, — вы, верно, не заметили, что дверь у вас стоит настежь.
— Что вам нужно?
На это призрак ответил так же хрипло и так же невнятно:
— Прошу прощения, хозяева, может, один из вас будет адвокат Лайтвуд?
— Один из нас будет, — отвечал обладатель этого имени.
— Тогда все в порядке, оба-два хозяина, — возразил призрак, старательно прикрывая за собой дверь, — дело-то деликатное.
Мортимер зажег свечи. При их свете гость оказался весьма неприятным гостем, который глядел исподлобья и, разговаривая, мял в руках старую, насквозь мокрую меховую шапку, облезшую и бесформенную, похожую на труп какого-то животного, собаки или кошки, щенка или котенка, которое не только утонуло, но и разложилось в воде.
— Ну, так в чем же дело? — сказал Мортимер.
— Оба-два хозяина, который из вас будет адвокат Лайтвуд? — спросил гость льстивым тоном.
— Это я.
— Адвокат Лайтвуд, — с раболепным поклоном, — я человек, который добывает себе пропитание в поте лица. Хотелось бы мне прежде всего прочего, чтобы вы привели меня к присяге, а то как бы мне случайно не лишиться того, что я зарабатываю в поте лица.
— Я этим не занимаюсь, любезный.
Посетитель, явно не доверяя этому заявлению, упрямо пробормотал:
— Альфред Дэвид.
— Это вас так зовут? — спросил Лайтвуд.
— Меня? — переспросил гость. — Нет, мне надо, сами знаете: 'Альфред Дэвид' *.
Юджин, который курил, разглядывая гостя, объяснил, что тот желает дать присягу.
— Я же вам говорю, мой любезный, что не имею никакого отношения к присяге и клятве, — лениво усмехнувшись, сказал ему Лайтвуд.
— Он может вас проклясть, — объяснил Юджин, — и я тоже. А больше мы ничего для вас сделать не можем.
Сильно обескураженный этим разъяснением, гость вертел в руках дохлую собаку или кошку, щенка или котенка, переводя взгляд с одного из 'обоих-двух хозяев' на другого, и что-то обдумывал про себя. Наконец он решился.
— Тогда снимите с меня и запишите показание.
— Что снять? — спросил Лайтвуд.
— Показание, — ответил гость. — Пером и чернилами.
— Сначала скажите нам, о чем идет речь.
