– Да, сударыня, – ответил он. – Уезжая, я пообещал Эмли. Знаете ли, за эти годы я не очень-то помолодел, и, не пустись я сейчас в плаванье, похоже на то, что никогда не пришлось бы мне приехать. А мне ведь вспало на ум, что я должен повидать мистера Дэви и вас, поглядеть на ваш счастливый брак, прежде чем я одряхлею.
И он глядел на нас и никак не мог наглядеться. Агнес с улыбкой отстранила с его лба седую прядь волос, чтобы он лучше мог нас видеть.
– А теперь, – сказал я, – расскажите нам о ваших делах.
– Что ж тут долго рассказывать о наших делах, мистер Дэви, – отозвался он. – Разбогатеть мы не разбогатели, но концы с концами сводили. Всегда сводили… Работали, как полагается, жили поначалу, может быть, и трудновато, но все-таки сводили концы с концами. Держали овец, держали рогатый скот, то да се, словом, все у нас шло как следует. Господь нам помогал – и теперь нам живется неплохо. Конечно, это сделалось не сразу. Вчера было плоховато, знаете ли, сегодня лучше, а завтра будет еще лучше.
– А как Эмили? – в один голос спросили мы с Агнес.
– После того как вы с ней простились, сударыня, и с тех пор как мы поселились в зарослях, Эмли всегда поминает вас в молитве перед сном – за своей холщовой занавеской. А когда в тот вечер мы расстались с вами, мистер Дэви, была она такая печальная, что, дойди до нее весть, которую утаил от нас по своей доброте и благоразумию мистер Дэви, право же, она зачахла бы и умерла. Но на борту было много бедняков, а среди них много хворых, и она стала за ними ухаживать. Были с нами и дети, так она и за ними ухаживала. И она была очень занята, делала доброе дело, и это ее спасло.
– А когда она узнала? – спросил я.
– После того как я это узнал, – сказал мистер Пегготи, – я скрывал от нее около года. Жили мы в пустынном месте, но вокруг нас были чудесные деревья, а розы росли почти до самой крыши. И вот однажды я работал в поле, а к нам пришел какой-то поселенец; не то приехал он из нашего Норфолка, не то из Суффолка, не помню. Мы накормили его от всего сердца, напоили, дали ему приют, как полагается в колониях, – словом, все для него сделали. У него была какая-то старая газета, и там напечатано было про бурю. Так она и узнала. Когда вечером я вернулся домой, она уже все знала.
При этих словах он понизил голос, и лицо его стало очень серьезным – как хорошо я помнил это выражение его лица!
– Она после этого очень изменилась? – спросили мы.
– Да, но не сразу, и только теперь, может быть, она уже не такая, как была раньше, – сказал он, покачивая головой. – Но жизнь в пустынном краю пошла ей на пользу. Работы у нее было много, вот ей и полегчало. Боюсь, мистер Дэви, – продолжал он задумчиво, – если бы вы теперь увидели Эмли, вы бы ее не узнали.
– С ней произошла такая сильная перемена? – спросил я.
– Не знаю. Я вижу ее ежедневно и не могу сказать. Но иногда мне так кажется, – сказал мистер Пегготи, смотря на огонь в камине. – Худенькая, словно измученная, ласковые, грустные глаза, хорошенькое личико, головка всегда понурена, говорит тихо, почти робко. Вот какая теперь Эмли.
Молча мы глядели на него, а он, не отрываясь, смотрел на огонь.
– Одни думают, что у нее была несчастная любовь, – продолжал он, – другие – что умер муж. Но никто ничего не знает. Сколько раз она могла бы выйти замуж! Но как-то она мне сказала: «Нет, дядя… с этим кончено навсегда». Со мной она постоянно весела, а с чужими очень скрытная… Любит ходить далеко, чтобы учить ребят или ухаживать за больными, или что-нибудь подарить девушке, которая замуж выходит. Она часто делает такие подарки, но на свадьбе никогда не бывает. Очень любит меня. Терпелива. А ее любит и стар и млад. Как кому плохо – все идут к ней. Вот какая теперь Эмли!
Он провел рукой по лицу, подавил вздох и отвел глаза от огня.
– А Марта все еще с вами? – спросил я.
– Марта на второй год вышла замуж, мистер Дэви, – ответил он. – Молодой батрак как-то ехал мимо нас с фермы на рынок с товарами своего хозяина – а это пятьсот миль в оба конца, – увидел ее и предложил ей выйти за него замуж. В наших краях, знаете ли, мало женщин… Предложил выйти за него замуж и поселиться вдвоем где-нибудь в зарослях. Она попросила меня, чтобы я рассказал ему всю ее историю. Так я и сделал. Они поженились и поселились за четыреста миль от людского жилья. Слышат только друг друга да пение птиц.
– А миссис Гаммидж? – задал я вопрос.
Стоило посмотреть в этот миг на мистера Пегготи – он вдруг расхохотался и начал похлопывать себя по ногам, как, бывало, в те дни, когда он веселился в старом баркасе.
– Можете ли вы поверить, нашелся человек, который предложил ей выйти за него замуж! – сказал он. – Пусть меня повесят, если корабельный кок не предложил жениться на ней! Он сделался поселенцем. Ну, как вам это покажется?
Мне никогда не приходилось видеть, чтобы Агнес так смеялась. Неожиданный восторг мистера Пегготи так ее позабавил, что она никак не могла остановиться. А чем больше она смеялась, тем больше смеялся я, а мистер Пегготи все больше приходил в восторг и все похлопывал себя по ногам.
– А что ответила миссис Гаммидж? – спросил я, когда мне удалось собой овладеть.
– Да вы только послушайте! Вместо того чтобы ответить: «Благодарю вас за честь, но я в таком возрасте, что не хочу менять своего положения», – вместо этих слов миссис Гаммидж взяла лохань с водой, которая возле нее стояла, и выплеснула ее на голову бедняги кока… Он завопил, призывая на помощь, а я был неподалеку и бросился его спасать!
Тут мистер Пегготи захохотал во весь голос, и к нему присоединились мы с Агнес.
– Должен сказать об этой доброй женщине, – продолжал мистер Пегготи, вытирая лицо, когда все мы выбились из сил от смеха, – что она сдержала свое обещание. Больше чем сдержала. Теперь, мистер Дэви, это самая обязательная, самая преданная, самая услужливая женщина на всем свете! Ни разу она не жаловалась, что она одинока и покинута, даже тогда, когда мы только-только высадились в колонии. А что до «старика», так, уверяю вас, она совсем о нем не думает после отъезда из Англии.
