груди руки и застыла, словно идол.
– Если не ошибаюсь, мистер Копперфилд? – осведомилась сестра, державшая мое письмо, обращаясь к Трэдлсу.
Начало было ужасающее. Трэдлс должен был указать, что мистер Копперфилд – это я, я – заявить о своих правах на это имя, а они – отказаться от предвзятого мнения, будто Трэдлс является мистером Копперфилдом. Нечего сказать, приятное положение!
В довершение всего мы отчетливо услышали, как Джип дважды тявкнул и снова его заставили замолчать.
– Мистер Копперфилд! – произнесла сестра, державшая письмо.
Я что-то сделал – кажется, поклонился – и весь превратился в слух, как вдруг вмешалась другая сестра.
– Моя сестра Лавиния, – сказала она, – более знакомая с делами такого рода, сообщит вам, как мы намерены поступить в интересах обеих сторон.
Впоследствии я узнал, что мисс Лавиния почиталась авторитетом в сердечных делах, ибо в прошлом существовал некий мистер Пиджер, который питал пристрастие к висту и считался в нее влюбленным. Лично я думаю, что это утверждение является совершенно бездоказательным и в подобных чувствах Пиджер был решительно неповинен; во всяком случае, я никогда не слыхал, чтобы он хоть как-то о них заявлял. Но обе сестры – мисс Лавиния и мисс Кларисса – непоколебимо верили, что он непременно объяснился бы в своей безумной любви, если бы в юности (когда ему было под шестьдесят) не подорвал свой организм злоупотреблением спиртными напитками, а затем водами Бата, которыми, пытаясь исправить дело, он наливался весьма неумеренно. У сестер даже мелькало подозрение, что он и умер от тайной любви, но, должен сказать, на портрете, хранившемся у них, он изображен с таким багровым носом, что, по-видимому, эта тайная любовь была тут совершенно ни при чем.
– Не будем касаться прошлого. Кончина нашего бедного брата Фрэнсиса изгладила прошлое из памяти, – сказала мисс Лавиния.
– С нашим братом Фрэнсисом мы не поддерживали постоянных отношений, – сказала мисс Кларисса, – но несогласий или ссоры между нами не было. Фрэнсис шел своей дорогой, а мы – своей. Мы решили, что так будет лучше в интересах обеих сторон. Так оно и было.
Обе сестры, когда говорили, чуть-чуть наклонялись вперед, а умолкнув, встряхивали головой и снова выпрямлялись, вытягиваясь в струнку. Мисс Кларисса не разнимала сложенных на груди рук. По временам она начинала выстукивать пальцами какой-нибудь мотив – менуэт или марш, мне кажется, – но рук не разнимала.
– После смерти нашего брата Фрэнсиса положение нашей племянницы, – вернее, предполагаемое в будущем положение, – изменилось, и потому мы считаем взгляды нашего брата на ее положение точно так же изменившимися, – сказала мисс Лавиния. – У нас нет оснований сомневаться, мистер Копперфилд, в том, что вы достойный молодой джентльмен и обладаете прекрасными качествами, а также и в том, что вы питаете склонность к нашей племяннице или по крайней мере убеждены, будто ее питаете.
Как бывало всегда, когда мне представлялся подходящий случай, я заявил, что никто никого так не любил, как я люблю Дору. Трэдлс поддержал меня, что-то пробормотав.
Мисс Лавиния только-только собралась привести какие-то возражения, как ее опередила мисс Кларисса, одержимая, по-видимому, желанием непрерывно поминать своего брата Фрэнсиса.
– Если бы мама Доры, – сказала она, – выходя замуж за нашего брата Фрэнсиса, сразу сказала, что для его семейства нет места за обеденным столом, так было бы лучше в интересах обеих сторон.
– Может быть, теперь, сестра Кларисса, об этом не стоит говорить? – вставила мисс Лавиния.
– Это имеет отношение к нашему разговору, сестра Лавиния, – сказала мисс Кларисса. – Я не позволю себе вмешиваться в ту область, в которой только ты одна компетентна. Но что касается другой стороны вопроса, то тут я имею право голоса и у меня есть свое собственное мнение. Было бы лучше в интересах обеих сторон, если бы мама Доры, выходя замуж за нашего брата Фрэнсиса, ясно заявила, каковы ее намерения. Тогда мы бы знали, чего нам ждать. Тогда мы сказали бы: «Пожалуйста, не приглашайте нас вовсе», – и можно было бы избежать всяких недоразумений.
Когда мисс Кларисса тряхнула головой, мисс Лавиния снова поглядела в лорнет на мое письмо и взяла слово. У обеих сестер, кстати сказать, глаза были маленькие, блестящие, круглые, как у птиц. И сами они были похожи на птиц: движения их были порывистые, быстрые, резкие, и прихорашивались они совсем как канарейки.
Мисс Лавиния, как я уже сказал, взяла слово:
– Вы просили у моей сестры Клариссы и у меня, мистер Копперфилд, разрешения бывать здесь в качестве искателя руки нашей племянницы, получившего на то ее согласие.
– Допустим, наш брат Фрэнсис, – снова ворвалась в разговор мисс Кларисса (если мне позволено будет так назвать ее мирное вмешательство), – хотел себя окружить атмосферой Докторс-Коммонс и только Докторс-Коммонс. Разве мы имели право или было у нас желание возражать? Конечно, нет! Мы никогда не хотели быть навязчивыми. Но почему этого не сказать прямо? Пусть у нашего брата Френсиса с его женой будет свое общество, а у меня с сестрой Лавинией – свое. Смею надеяться, мы могли бы его найти!
Поскольку эти слова обращены были к Трэдлсу и ко мне, мы оба что-то ответили. Ответа Трэдлса расслышать было нельзя, а я сказал, что это делает всем большую честь. Понятия не имею, что я хотел этим сказать.
– Ты можешь продолжать, сестра Лавиния, – облегчив сердце, сказала мисс Кларисса. Мисс Лавиния продолжала:
– Мистер Копперфилд, моя сестра Кларисса и я тщательно обдумали ваше письмо, показали его нашей племяннице и обсудили вместе с ней. Мы не сомневаемся в том, что вам кажется, будто вы ее любите.
– Кажется, сударыня!.. – начал я с упоением. – О!..
Но мисс Кларисса метнула на меня взгляд (совсем как юркая канарейка), напоминающий, что оратора прерывать нельзя, и я попросил прощения.
– Любовь, – сказала мисс Лавиния, поглядывая на сестру и ища взглядом подтверждения, которое та
