– Что вам от меня нужно?
– Я вам скажу, что нам от вас нужно, – ответил за меня Трэдлс.
– А разве у Копперфилда отвалился язык? – пробормотал Урия. – Много бы я дал, чтобы вы сказали, что ему отрезали язык, и при этом не солгали.
– Мой Урия хочет быть смиренным! – вскричала его мать. – Джентльмены, не обращайте внимания на его слова!
– Вот что нам от вас нужно, – сказал Трэдлс. – Во-первых, вы немедленно, на этом самом месте, передаете нам упомянутый акт об отказе мистера Уикфилда от своего имущества.
– А если я на это не пойду? – перебил Урия.
– Вы на это пойдете, – сказал Трэдлс. – Мы твердо уверены. – Признаюсь, впервые я воздал должное ясному уму моего старого школьного товарища и его бесспорному здравому смыслу. – Затем, – продолжал Трэдлс, – вы должны быть готовы вернуть все награбленное вами и возместить все убытки до последнего фартинга. Все книги фирмы и все документы останутся у нас, так же как ваши личные деловые книги и бумаги, а равно все счета и все закладные. Короче говоря, все, что здесь находится.
– В самом деле? Ну, это я еще не решил. Дайте мне время подумать, – сказал Урия.
– Извольте. Но до тех пор и пока вы нас полностью не удовлетворите, все, о чем я говорил, переходит в наше распоряжение, а вас мы просим – вернее, требуем – уйти к себе в комнату и ни с кем не общаться, – заявил Трэдлс.
– Этого не будет! – воскликнул Урия, изрыгая проклятие.
– Мейдстонская тюрьма куда более надежное место предварительного заключения, – продолжал Трэдлс. – Может быть, закон окажет нам правосудие не так скоро и удовлетворит наши справедливые требования не так полно, как можете удовлетворить вы, но вам-то он найдет меру наказания. Да вы это знаете, черт возьми, не хуже меня! Копперфилд, поезжайте в Гилдхолл [33] и привезите представителей власти.
Тут миссис Хип снова прорвало. С плачем она бросилась на колени перед Агнес, умоляя ее заступиться за них, восклицала, что он в самом деле очень смиренен, а если он не сделает всего, что нам нужно, то она его заставит сделать; словом, она потеряла голову от страха за своего сынка. Задавать вопрос, как бы он поступил, будь он похрабрее, не менее бессмысленно, чем спрашивать, как бы стал действовать собачий ублюдок, наделенный смелостью тигра. С головы до ног он был трус, и его низкая натура проявилась в злобе и угрюмости, как обнаруживалась она на всем протяжении его презренной жизни.
– Не ходите! – буркнул он в мою сторону и вытер рукой потное лицо. – Да замолчите, мать! Ладно! Пусть получают этот акт. Принесите его!
– Пожалуйста, проводите ее, мистер Дик, – сказал Трэдлс.
Гордый этим поручением, сознавая всю его важность, мистер Дик, сопровождая миссис Хип, напоминал овчарку, стерегущую овцу. Но миссис Хип доставила ему мало хлопот; она принесла не только акт, но и ящик, в котором он лежал, а в этом ящике находились и банковская книга и другие документы, которые очень нам потом пригодились.
– Прекрасно! – сказал Трэдлс, когда все это было принесено. – А теперь, мистер Хип, вы можете удалиться и подумать. Но прошу помнить: вам остается только пойти на то, о чем я говорил, и сделать это без проволочек.
Не поднимая глаз и поскребывая рукой подбородок, Урия дошел до двери; здесь он остановился и сказал:
– Я вас всегда ненавидел, Копперфилд! Вы всегда были выскочка и всегда были против меня.
– Нет, не я, а вы с вашей жадностью и плутнями были всегда против всего остального мира, – ответил я. – Об этом я вам как-то говорил. Вспомните, что еще ни один алчный плут не останавливался вовремя, и это неизменно приводило его к гибели. Это так же непреложно, как и то, что все мы умрем.
– Столь же непреложно, как и то, чему учат в школах – в той самой школе, где я подцепил столько смирения, – криво усмехаясь, сказал Урия. – С девяти часов до одиннадцати там учат, что труд – это проклятье, а с одиннадцати до часу, что это благословение и радость и прочее и прочее… Ваша проповедь смахивает на их. Значит, смирение никуда не годится? Э, нет, без смирения я не обошел бы моего благородного компаньона! А с вами, Микобер, я еще посчитаюсь, старый хвастун!
Мистер Микобер, нисколько не испугавшись ни его самого, ни протянутого им пальца, выпятил грудь и оставался в такой позе, пока Урия не скрылся за дверью. Потом он обратился ко мне и предложил насладиться «лицезрением того, как восстановится взаимное доверие между ним и миссис Микобер». А затем пригласил и остальных быть свидетелями этого чувствительного зрелища.
– Пала завеса, давно отделившая миссис Микобер от меня, а дети мои и Виновник их Бытия могут теперь войти в сношения как равные! – сказал мистер Микобер.
Мы отправились бы все вместе, так как были очень ему благодарны, что и хотели засвидетельствовать, невзирая на смятение наших чувств; но Агнес необходимо было вернуться к отцу, которого следовало осторожно подготовить к радостной вести, и кто-то должен был сторожить Урию. С этой целью остался Трэдлс, – его должен был скоро сменить мистер Дик, – а мистер Дик, бабушка и я пошли с мистером Микобером к нему домой. Наскоро попрощавшись с дорогой мне девушкой, которой я стольким был обязан, и думая о том, какая ей грозила опасность, несмотря на твердое ее решение, и чего она в это утро избежала, я от всего сердца был благодарен невзгодам моего детства, которые привели к знакомству с мистером Микобером.
Он жил недалеко. Дверь из гостиной открывалась прямо на улицу, и когда с обычной своей стремительностью он вбежал в комнату, мы сразу очутились в лоне его семейства. Воскликнув: «Эмма, жизнь моя!» – мистер Микобер бросился в объятия миссис Микобер. Миссис Микобер вскрикнула и заключила его в объятия. Мисс Микобер, нянчившая невинного незнакомца, упомянутого в письме миссис Микобер, пришла в умиление. Незнакомец подскочил на ее руках. Близнецы выразили свой восторг несколько неуклюже, но зато простодушно. Юный мистер Микобер, чей характер был отравлен ранним разочарованием и взгляд стал мрачен, уступил своим лучшим чувствам и разревелся.
– Эмма! – воскликнул мистер Микобер. – Облако, заволакивавшее мою душу, рассеялось! Взаимное доверие, которое всегда существовало между нами, восстановлено и более не нарушится. Да здравствует бедность! – прослезясь, воскликнул мистер Микобер. – Да здравствуют напасти, да здравствует бездомность, да здравствуют голод, лохмотья, непогода и нищета! Взаимное доверие поможет нам вынести все до конца!
С этими словами мистер Микобер усадил миссис Микобер в кресло и обнял по очереди всех членов семейства, приветствуя весьма мрачные перспективы (которые, на мой взгляд, едва ли стоило приветствовать) и призывая всех членов семейства выйти на улицы Кентербери и петь хором, снискивая пропитание, ибо ничего другого им делать не остается.
Но от сильного потрясения миссис Микобер лишилась чувств, и, прежде чем приступать к хоровому пению, надо было привести ее в чувство. Совместными усилиями мистера Микобера и бабушки это было достигнуто, после чего миссис Микобер познакомилась с бабушкой и узнала меня.
– Простите, дорогой Копперфилд, – сказала бедная леди, протягивая мне руку, – но у меня не очень крепкое здоровье, и когда размолвка между мистером Микобером и мной прекратилась, это оказалось не по моим силам.
– Это все ваши дети, сударыня? – спросила бабушка.
– Пока других нет, – ответила миссис Микобер.
– Господи помилуй! Я совсем не то думала, сударыня! – воскликнула бабушка. – Я хотела спросить, это все ваши дети?
– Совершенно неоспоримо, сударыня, – ответил мистер Микобер.
– А что вы намерены делать с этим старшим молодым джентльменом? – размышляя о чем-то, спросила бабушка.
– Когда я сюда переехал, я надеялся посвятить Уилкинса служению церкви. Если говорить точнее, я имею в виду церковный хор. Но в достославном здании, которое является гордостью этого города, не было вакансии для тенора, и Уилкинс… короче говоря, он поет больше по трактирам, чем в священных местах.
– Но намерения у него самые лучшие, – ласково вставила миссис Микобер.
