спорщики, как древние боги: это отражается в их речах и посланиях. Однако письма, написанные жителями Помпей, словно вышли из-под пера блистательных греков.
– Если греки вам нравятся больше римлян, надо было выбрать греческий город.
– Давайте проясним. Во-первых, как вам известно, Помпеи можно считать греческим городом. Во- вторых, я не отдаю предпочтение грекам перед римлянами. Нужно быть филологом, метафизиком, художником или сексуальным маньяком, чтобы предпочитать греков римлянам.
– И правда, ни с одним из вышеперечисленных типов вы не имеете ничего общего.
– Я человек своего времени, более того, я политик.
– В семнадцать лет вы уже были политиком?
– Нет, но я знал, что мою затею не осуществить, если я не стану человеком власти, то есть человеком ответственным. Потому я и предпочитаю римлян.
– А ведь ваша тирания заимствована у греков.
– Да, у тех самых греков. Ведь обычно, когда говорят о политическом устройстве Древней Греции, имеют в виду Перикла. А Перикл, вопреки утверждениям славных филологов, черпающих вдохновение в барельефах и изящных синтаксических конструкциях, создал худшую в мире систему власти. Впрочем, именно во времена Перикла начался упадок Греции. И когда ей пришлось распоряжаться обширными территориями, тут-то и проявилась ограниченность ее политических знаний. А римляне показали себя весьма умелыми правителями.
– Эти размышления и повлияли на ваш выбор?
– Ну да. Я хотел, чтобы город нравился и с точки зрения искусства, и с точки зрения политики. Открытие Помпей стало мне наградой. Оно так меня взволновало, ведь я вел исследования вслепую: чтобы почувствовать этот город, я мог опираться только на письменные свидетельства. Изучая тексты, я словно мало-помалу очищал город от песка. И влюбился – единственный раз в жизни. Мне было восемнадцать лет.
– Чудной вы все-таки тип.
– Потому что влюбился в город, а не в женщину? Полагаю, я куда разумнее других.
– С этим я, пожалуй, соглашусь.
– Я был опьянен своим замыслом: мне предстояло совершить то, что Яхве сделал для Ноева ковчега, но задача была гораздо труднее, ибо я должен был действовать с опозданием на двадцать веков. Масштабность идеи воодушевляла меня. Я погрузился в учебу – не только чтобы технически реализовать свой проект, но, главное, чтобы представить его властям. Без одобрения Тирана ничего бы не получилось. Мне требовалось его согласие, а для этого следовало войти в круг избранных. Вам известно, насколько успешно я выдержал испытания.
– Вы начинаете мне казаться не таким уж презренным типом.
– Правильнее было бы восхищаться мной. С тех пор как мы встретились, вы без конца меня оскорбляете. Похоже, вы не понимаете, что я единственный из людей, кто за последние четыреста лет хоть что-то сделал для Юга.
– Надо признать, вы стали действовать довольно странно.
– Возможно. Надеюсь, вы понимаете, что иначе было нельзя? Как я мог воскресить частичку Юга, если бы сначала не подверг ее испытанию огнем?
– Право же…
– Вот видите. Прежде чем объявлять современные методы бесчеловечными, задумайтесь, есть ли у нас выбор.
– Вы легко получили одобрение Тирана?
– Для этого я подготовил несокрушимые аргументы. Я готовил их десять лет – так, чтобы Тиран, ознакомившись с ними, не смог мне отказать. Самым трудным было сделать так, чтобы никто из олигархов не наложил на проект свое вето. Обычно, если в документах появлялось слово «Юг», это сразу расценивали как политическую дерзость. В моем же случае Юг был основой всего дела. Мне пришлось рассыпать жемчужины софистики и дипломатии, чтобы мою работу приняли.
– Какие же аргументы вы использовали?
– Вы будете смеяться: я построил свою речь на полном отрицании собственного идеала. Ее первая часть достойна Катона Старшего, с той существенной разницей, что я предлагал уничтожить то, что и без того было уничтожено. Я подталкивал колесницу в пропасть, изощрялся в бранных словах, описывая этот мир голодранцев, прокаженных, нищих, лодырей, развратников, плодящихся как кролики, волосатых горлопанов, разносчиков малярии, смердящих зобастых болтунов – одним словом, южан. Этот вид был язвой на теле планеты, и его уничтожение было столь же необходимо, как ампутация гангренозной конечности – таков был смысл моей диссертации, которую я написал с красноречием Жозефа де Местра[20].
– Вы прикинулись заклятым врагом Юга, чтобы усыпить всеобщую бдительность?
– Нет, я предлагал свой проект, как закономерный вывод своих обвинений. Я говорил примерно следующее: «Беда в том, что История позабыта. Грядущие поколения не будут знать, за что мы так ненавидели Юг. Они могут отыскать его и попытаться восстановить. Чтобы избежать столь колоссальной ошибки, воскресим этот город изнеженности и сластолюбия, этот символ упадка, которым были Помпеи».
– И они клюнули?
– Я слыл величайшим знатоком Древнего Рима. К моему мнению прислушивались. А название моей работы просто не могло им не понравиться: она называлась «Источник заразы». Существует ли слово, способное сильнее напугать правителя, именуемого современным? Источником заразы был Юг: от него следовало защититься способом, который я имел смелость назвать «показательной гомеопатией». Название говорило само за себя: воскресить небольшой очаг заражения, чтобы навсегда отбить желание восстанавливать подобную цивилизацию.
– Надеюсь, в этом храме нет подслушивающих устройств?
– Не бойтесь: я возглавляю также секретные службы. Чтобы защититься от какого-то учреждения, достаточно стать его руководителем.
– Так это благодаря вашим секретным службам до вас дошла моя злополучная гипотеза насчет Помпей?
– От вас ничего не скроешь.
– У вас есть экран, показывающий прошлое?
– К сожалению, нет: у нас так и не получилось передать изображение. Все из-за того, что скорость света слишком велика: она, если можно так выразиться, неуловима. А вот скорость звука – вполне доступна: мы улавливаем звуки из прошлого с величайшей точностью. Таким образом, я записал ваш разговор, но не видел вашего лица и был потрясен, увидев, насколько вы некрасивы.
– Бедный Цельсий, я так вам сочувствую.
– Именно из-за отсутствия изображений прошлого произошли небольшие технические сбои, например извержение Мон-Пеле.
– Не разбив яйца, омлет не приготовишь.
– Я думал, что сойду с ума. Год за годом исполнение проекта откладывалось: из-за несовершенства технологии существовала опасность вызвать слишком сильное извержение с серией подземных толчков, и тогда я разрушил бы Помпеи, вместо того чтобы укрыть их под защитным слоем лавы. Я вел себя, как нетерпеливый влюбленный, жаждущий познать красоту своей возлюбленной. Кроме знаний, ничто не позволяло мне вообразить ее лицо и улыбку. К тому же я жил в страхе, как бы кто-нибудь из олигархов не догадался о политической ошибочности моего проекта и не наложил вето задним числом. Вы были неправы, подозревая меня в противостоянии Тирану: мои единственные настоящие враги – это люди равные мне, три олигарха.
– Так вас всего четверо! Вот олигархия, достойная своего названия.
– Если бы вы знали, как искусно я притворялся, чтобы сохранить их доброе отношение ко мне! Как унизительно нуждаться в поддержке тех, кто стоит неизмеримо ниже тебя!
– Ваш интеллектуальный коэффициент выше, чем у них?
– Вовсе нет. Но на нашем уровне умственного развития эмоции вновь занимают отведенное им место.
