душа моя, и наше право, даже наш долг, - ожидать от мистера Пинча некоторого развития тех лучших свойств характера, коими мы по справедливости гордимся. Нет, продолжал мистер Пексниф, - нет! Боже меня сохрани, чтобы я стал говорить, будто ничего хорошего нельзя ожидать от мистера Пинча, или чтобы я стад говорить, будто ничего хорошего нельзя ожидать от какого бы то ни было человека (даже самого развращенного, каким нельзя считать мистера Пинча, отнюдь нет); но мистер Пинч разочаровал меня; он меня огорчил; поэтому несколько изменилось к худшему мое мнение о мистере Пинче, но не о человеческой природе! Нет, о нет!
- Тише! - сказала мисс Чарити, подняв кверху палец, так как в это время кто-то осторожно постучался в парадную дверь. - Явилось наше сокровище! Попомните мои слова, это он вернулся вместе с Джоном Уэстлоком за его вещами и намерен помочь ему донести сундук до остановки дилижанса. Попомните мои слова, вот что у него на уме!
Должно быть, в то самое время как она это говорила, сундук выносили из дома, но после кратких переговоров шепотом его снова поставили на пол, и кто-то постучался в дверь гостиной.
- Войдите! - воскликнул мистер Пексниф, - сурово, но добродетельно. Войдите!
Этим разрешением не преминул воспользоваться человек мешковатый, неловкий в движениях, крайне близорукий и преждевременно облысевший, но, заметив, что мистер Пексниф сидит к нему спиной, глядя на огонь, он нерешительно остановился, держась за дверную ручку. Он был далеко не красавец, и его фигуру облекал табачного цвета костюм, который и снову был скроен неладно, а теперь от долгой носки весь съежился и сморщился, потеряв всякий покрой; однако, несмотря на костюм и нескладную фигуру, которую отнюдь не красила сильная сутуловатость и смешная привычка вытягивать голову вперед, никому не пришло бы в голову считать его дурным человеком, разве только полагаясь на слова мистера Пекснифа. Ему было, вероятно, лет около тридцати, а с виду можно было дать сколько угодно, от шестнадцати до шестидесяти: он принадлежал к тем странным людям, которые никогда не становятся вполне дряхлыми, но выглядят стариками уже в ранней юности, а после того становятся все моложе.
По-прежнему держась за ручку двери, он несколько раз переводил глаза с мистера Пекснифа на Мерси, с Мерси на Чарити, с Чарити опять на мистера Пекснифа; но так как обе дочки глядели в огонь с тем же упорством, что и папаша, и никто из них троих не обращал на него ни малейшего внимания, он вынужден был, наконец, сказать:
- Извините меня, мистер Пексниф: я, кажется, помешал вам...
- Нет, вы не помешали, мистер Пинч, - возразил тот очень кротко, но не оглядываясь на него. - Садитесь, пожалуйста, мистер Пинч. И будьте так любезны закрыть дверь, мистер Пинч, прошу вас, если вам нетрудно.
- Да, сэр, конечно, - сказал Пинч, не закрывая, однако, дверей, а, наоборот, открывая их еще шире и боязливо кивая головой кому-то стоявшему за порогом. - Мистер Уэстлок, сэр, узнав, что вы уже вернулись домой...
- Мистер Пинч, мистер Пинч! - произнес Пексниф, поворачиваясь кругом вместе со стулом- и глядя на Пинча с выражением глубочайшей скорби: - Я не ожидал этого с вашей стороны. Я не заслужил этого с вашей стороны!
- Но, право же, сэр... - настаивал Пинч.
- Чем меньше будет вами сказано, мистер Пинч, - остановил его Пексниф, - тем будет лучше. Я не жалуюсь ни на что. Не оправдывайтесь, пожалуйста.
_ Нет, позвольте, сэр, - воскликнул Пинч с большим жаром, - прошу пас! Мистер Уэстлок, СЭР, уезжая из этих мест навсегда, желает расстаться с вами по-дружески. У вас с мистером Уэстлоком, сэр, вышло на днях маленькое недоразумение; у вас и прежде бывали маленькие недоразумения...
- Маленькие недоразумения! - воскликнула Чарити.
- Маленькие недоразумения! - эхом отозвалась Мерси.
- Дорогие мои! - сказал мистер Пексниф, все с тем же возвышенным смирением простирая руку к небесам. - Милые! - Выдержав торжественную паузу, он кротко кивнул мистеру Пинчу, как бы говоря: 'Продолжайте', - но мистер Пинч до того растерялся, не зная, что говорить дальше, и так беспомощно глядел на обеих девиц, что разговор, вероятно, и закончился бы на этом, если бы красивый юноша, едва достигший возмужалости, не переступил в эту минуту порога и не подхватил нить беседы на том самом месте, где она оборвалась.
- Послушайте, мистер Пексниф! - сказал он, улыбаясь, - пусть между нами не останется никакого враждебного чувства, прошу вас. Я очень сожалею о том, что мы с вами не ладили, и сожалею как нельзя более, если я вас чем-нибудь оскорбил. Не поминайте меня лихом, сэр.
- Я ни одному человеку на свете не желаю зла, - кротко отвечал мистер Пексниф.
- Я же вам говорил, - громким шепотом вмешался мистер Пинч, - я так и знал! Я это от него всегда слышал.
- Так вы подадите мне руку, сэр? - воскликнул Джон Уэстлок, делая вперед шага два и взглядом приглашая мистера Пинча внимательно следить за происходящим.
- Гм! - произнес мистер Пексниф самым кротким голосом.
- Вы подадите мне руку, сэр?
- Нет, Джон, - отвечал мистер Пексниф с почти неземным спокойствием, нет, я не подам вам руки. Я простил вас. Я давно уже простил вас, еще в то время, когда вы корили меня и издевались надо мной. Я примирился с вами во Христе, а это гораздо лучше, нежели подавать вам руку.
- Пинч, - сказал юноша, уже не скрывая своего презрения к бывшему наставнику, - что я вам говорил?
Бедняга Пинч, совершенно потерявшись, взглянул было на мистера Пекснифа, который с самого начала беседы не сводил с него глаз, но так и не найдя, что ответить, перевел взгляд на потолок.
- Что касается вашего прощения, мистер Пексниф, - сказал юноша, - то на таких условиях я его не приму. Я не желаю, чтобы меня прощали.
- Не желаете, Джон? - отвечал мистер Пексниф с улыбкой. - Но вам придется его принять. Вы не можете этому противиться. Прощение есть дар небес, оно есть самая возвышенная добродетель; оно вне вашей сферы и не подвластно вам, Джон. Я все-таки прощу вас. Вы не заставите меня помнить зло, которое вы мне причинили, Джон.
- Зло! - воскликнул тот со всем жаром юности. - Хорош голубчик! Зло! Я ему делал зло! Он и думать забыл про пятьсот фунтов, которые выманил у меня под всякими предлогами, и про семьдесят фунтов в год за стол и квартиру, когда за них много было бы и семнадцати! Нечего сказать, мученик!
- Деньги, Джон, - сказал мистер Пексниф, - это корень всякого зла. Прискорбно видеть, что вы уже поддались их пагубному влиянию. А я не хочу даже помнить, что они существуют на свете. Не хочу помнить и о поведении того заблудшего, - здесь мистер Пексниф, до сих пор изъяснявшийся со всей кротостью миротворца, возвысил голос, словно желая сказать: 'Я тебя, негодяя, насквозь вижу', - того заблудшего, который привел вас сюда, пытаясь нарушить (к счастью, тщетно) покой и душевный мир человека, которому не жаль было бы отдать за него последнюю каплю крови.
Тут голос мистера Пекснифа задрожал, в ответ послышались глухие рыдания его дочерей. Более того, в воздухе реяли и звучали два незримых голоса, один восклицал: 'Скотина!', другой: 'Свинья!'
- Способность прощать, - произнес мистер Пексниф, - прощать вполне и до конца, бывает иногда совместима и с сердечными ранами: быть может, если сердце ранено, тем больше в этом чести. Душа моя все еще содрогается и глубоко скорбит о неблагодарности этого человека, но я испытываю гордость и радость, говоря, что прощаю ему. Нет! Прошу этого человека, - возвысил голос мистер Пексниф, видя, что Пинч собирается заговорить, - прошу его не перебивать меня замечаниями; он премного меня обяжет, если не произнесет сейчас ни слова. Я не уверен, что у меня найдутся силы перенести это испытание. Через самое короткое время, надеюсь, я найду в себе достаточно твердости, чтобы продолжать беседу с ним так, как если бы ничего этого не произошло. Но не сейчас, - закончил мистер Пексниф, снова поворачиваясь к огню и махая рукой по направлению к дверям, - не сейчас!
- О! - воскликнул Джон Уэстлок со всем презрением и негодованием, какие могло выразить это односложное восклицание. - Всего наилучшего, барышни! Идем, Пинч, не стоит над этим задумываться. Я был прав, а вы ошибались. Это не так важно, в другой раз будете умнее.
С этими словами он похлопал по плечу своего приунывшего товарища, повернулся на каблуках и вышел
