— Вы меня удивляете. Мне говорили, что в Тегеране гостей принимают как нигде.
Тегеран? Так я работал в Тегеране? Как прикажете выпутываться после такой информации?
— Все очень просто: я почти ничего не помню о Тегеране, — заверил я.
— Наверно, это хороший знак. Мы запоминаем то, что уязвляет нас и коробит.
— Или пленяет.
— Хорошо, что мы пьем шампанское, выслушивать такие вещи на трезвую голову я бы не смогла!
Она рассмеялась. Я решил, что, пожалуй, хватил через край.
— Профессия у вас, — продолжала она, — незавидная. У всех нас есть секреты. Но мы, по крайней мере, им хозяева. Мы сами выбираем, о чем молчать. И оставляем за собой право разглашать свои секреты, если хотим и кому хотим. От вас же здесь ничего не зависит. Я думаю, порой вы владеете информацией, не зная, что от нее зависят чьи-то судьбы. И вам приходится рисковать жизнью ради того, что для вас лично не представляет интереса.
Ну вот мой род занятий и определен: шпион, вне всякого сомнения.
— В этом, — ответил я со скучающим видом, — мы не отличаемся от других. Журналист, освещающий неинтересное ему событие, рекламщик, продвигающий товар, который никогда не купит, страдающий анорексией повар, изверившийся священник…
— Надо же, об этом я не подумала, — проговорила она с восхищением и наполнила мой фужер. — Почему вы выбрали эту профессию, Олаф?
От этого вопроса я пришел в восторг. Почему бы нет, если шпион, насколько я понимаю, — это человек, которому красивая блондинка наливает шампанское в хрустальный фужер? Но она ждала серьезного ответа, и я постарался ее не разочаровать:
— Разве мы выбираем, Сигрид? Это судьба. Мы избраны — так будет точнее.
— А как узнать, что ты избран?
Я отпил глоток шампанского и ступил на зыбкую почву чистой импровизации:
— Это начинается в детстве, когда понимаешь, что взрослые скрывают кое-какую информацию. Часть твоего «я», настроенная философски, понимает, что надо лишь подождать: вырастешь — узнаешь. Другая же часть, пытливая, догадывается, что возраст не панацея и, если хочешь знать, надо искать и выведывать.
— Да, но это, так сказать, активная сторона вашей работы. Другой ее аспект, пассивный, кажется мне куда труднее и тягостнее.
— Что вы подразумеваете под пассивным?
— Секретность, что же еще? Как узнать, что предназначен для этого?
Я улыбнулся, сообразив, что у меня есть подлинное воспоминание из детства, идеально подходящее для ответа на ее вопрос.
— Маленький ребенок не умеет хранить секреты. Это этап роста, как и, скажем, чистоплотность. Если вдуматься, возможно, одно с другим связано. Я по обеим позициям отстал в развитии. Мне было девять лет, когда я в последний раз потерпел фиаско на этом поприще. Я сам сознавал свое отставание и хотел доказать, что уже большой и умею держать язык за зубами. Мои родители что-то скрывали от меня, боясь, что я проболтаюсь старшей сестре. Я закатил чудовищный скандал. «Скажите мне, скажите, вот увидите, я буду молчать как рыба!» Я так приставал к ним, что мать сдалась и шепнула мне на ухо: «Твоя сестра получит в подарок на день рождения пианино». Я остолбенел секунд на десять, а потом как закричу: «Жюли, тебе подарят на день рождения пианино!» Я сам не знал, почему это сделал. Секрет так и брызнул из меня, точно гейзер. Вы не представляете, как надо мной потешались. Родители и сестра рассказывали эту историю всем и каждому, покатываясь со смеху, и говорили, что я паталогически не способен хранить секреты.
— Прелестно, — обронила Сигрид.
— В тот момент я не находил в этом никакой прелести. Я был просто болен от стыда. Тогда-то и родилось во мне желание доказать всем обратное: стать олимпийским чемпионом по хранению секретов.
— А как этого добиться?
— Начиная с мелочей. По дороге в школу украдкой сдвинуть метров на пять стоящий у стены горшок с цветами. И сказать себе: вот это и будет секрет, никто не должен знать, что горшок передвинут. Умру, а не проболтаюсь. Не важно, что это никого не интересует. Тут-то и понимаешь, что истинная природа секрета глубоко интимна, как всякое личное решение. И ты думаешь об этом, думаешь все больше и больше. Каждое утро по дороге в школу дрожишь, подходя к пресловутой стене: сдвинут ли по-прежнему горшок с цветами? Или хозяин горшка заметил безобразие и вернул горшок на прежнее место? Когда видишь, что горшок стоит там, куда ты его перенес, вдруг начинает очень сильно биться сердце.
— И чем же это кончается?
— Ничем не кончается. Наступает день, когда ты уже вырос и в школу больше ходить не надо, ты ходишь теперь в коллеж другой дорогой и не знаешь, где теперь стоит так волновавший тебя горшок с цветами. Ты продолжаешь упражняться на других секретах, не столь абсурдных, что не в пример труднее. Тайком повесить на стену в классе фотографию голой женщины — это уже подвиг. И снова: умру, а не сознаюсь. Ты понимаешь, что состоялся в профессии, когда твой секрет перестает быть надуманным, когда ты знаешь, что у тебя будут большие неприятности, если станет известно, кто раздолбал директорскую машину.
— Нарочно?
— Даже и не нарочно.
Сигрид, кажется, задумалась над моими словами. Меня переполняла гордость: я сумел доходчиво объяснить ей азы ремесла, которым сроду не занимался. Я спрашивал себя, смогу ли сделать это с тем же блеском для любой профессии, и тут она сказала:
— Странно.
— Да, — кивнул я, не зная о чем она.
— Никогда бы не поверила, что родители-шведы могут назвать дочь Жюли.
Мой внутренний голос так и взвыл: «Вот видишь! Ты совсем не изменился с девяти лет! Ты все так же не умеешь хранить секреты! Ишь, расхвастался!» Тем не менее я выкрутился с молниеносной быстротой:
— Ничего удивительного, мои родители были франкофилами.
— Но вас они назвали Олафом.
— Они были также и патриотами. Я поставлю разогреть вчерашнее блюдо. Вот увидите, сегодня будет еще вкуснее.
Пока закипала вода для макарон, я помешивал соус на маленьком огне. Бисквит, покончивший с ужином, куда-то скрылся. Сигрид накрыла стол в кухне. Я разложил фрикассе по тарелкам.
— Вы не находите, что мясо стало нежнее, пропитавшись вкусом грибов?
— Да, — вежливо кивнула она без особого энтузиазма.
Меня это начинало раздражать, и я не смог сдержаться:
— Почему женщины в большинстве своем считают, что мало есть — это очаровательно?
— Почему мужчины в большинстве своем считают, что цель женщин — их очаровать?
Что ж, поделом мне. Я от души рассмеялся.
— Не насилуйте себя, вы не обязаны. Я доем из вашей тарелки, если вас это не шокирует.
— А кто вам сказал, что в ней что-то останется?
— Интуиция.
Осталось действительно много. Сигрид протянула мне свою тарелку, и я, не чинясь, доел.
— Вы не хотите поехать завтра со мной? — спросила она.
— Вам нужен мужчина, чтобы нести пакеты?
— Я иду в музей.
Я чуть было не ляпнул «Зачем?». Потом вспомнил о своей телефонной миссии и ответил:
— Увы, это невозможно.
— Жаль, мне бы так хотелось, чтобы вы пошли со мной.
— Почему?
