волнующий людей: вопрос распределения времени. И вас, Сигрид, я спас от этой надуманной проблемы: вы делали массу ненужных вещей, чтобы занять себя, зачем-то ходили по магазинам, по музеям. А на самом деле, истинно говорю вам: время не подлежит распределению. Занимать себя не надо, надо предоставлять себе свободу.
— Были бы деньги.
— У вас ведь есть кредитка Олафа, «синяя карта», не так ли?
— Да. Я даже не знаю, сколько у него на счете. Спросила его как-то, он ответил: «Много». Когда я снимаю деньги, банкомат почему-то не желает сообщать мне остаток.
— «Синяя карта» Олафа — масло вдовы Сарептской.
— Кстати о вдове, пойду принесу еще одну из погреба.
Сигрид прошла через гостиную по прямой, несмотря на головокружительно высокие каблуки и количество алкоголя в крови. Она спустилась в погреб и вернулась, ни разу не споткнувшись, и твердой рукой откупорила бутылку.
— Вы совсем не пьяны, Сигрид?
— Пьяна. Со стороны это незаметно, я знаю.
— А как вы узнаете, что пьяны?
— Когда я пьяна, мне не страшно.
— Страшно? Чего вы боитесь?
— Откуда я знаю? Мне все время страшно, для меня это неотъемлемая часть жизни.
— И только шампанское прогоняет этот страх. В шампанском содержится этанол, а это лучший пятновыводитель. Напрашивается вывод, что страх — это пятно. Давайте выпьем, Сигрид, чтобы смыть наши пятна.
Я осушил фужер. От ледяных глотков голова разрасталась вширь.
— А может быть, страх — это первородный грех, Сигрид? И, пьянея, мы возвращаемся в мир до грехопадения?
— Пройдитесь-ка, Олаф.
Я встал, поднял ногу и упал.
— Вот видите, это мир после грехопадения.
— Но вы, Сигрид, вы-то можете ходить!
— Помочь вам подняться?
— Не надо, мне здесь хорошо.
Пол кухни был восхитительно прохладен. Я погрузился в сладостное подобие комы и последним, что успел ощутить, было вращение Земли.
___
В мой сладкий сон вкрались шаги Сигрид. Радуясь случаю увидеть ее лодыжки, я открыл глаза и оказался нос к носу с Бисквитом, который взирал на меня, брезгливо морщась.
— Сейчас я покормлю кота и приготовлю вам ужин. Как вы себя чувствуете, Олаф?
— Лучше не бывает.
Я поднялся без особых проблем и подошел к окну. Конец июля, начало вечера, еще светло как днем. Стоял летний зной, люди с утра потели и вкалывали, в то время как я в холодке, на вилле, попивал ледяное шампанское. И ни одной секунды не страдал от жары.
Тип, что пялился на меня с улицы, был, надо полагать, завистником. Я его понимал. На его месте я бы и сам себе позавидовал. А ведь он еще не знал, с каким небесным созданием я провел сегодняшний день. При мысли о завистливом соглядатае мое счастье достигло апогея. Если вдуматься, одной этой черты — радоваться, когда нам завидуют, — достаточно, чтобы дискредитировать род человеческий.
Я уставился на человека за окном, дабы пристыдить его за проснувшееся во мне низкое чувство. Уж конечно, наблюдатель под наблюдением быть не любит, как поливальщик не любит быть политым. Но его мой взгляд, как ни странно, ничуть не смутил. Он стоял на месте и не думал никуда уходить. Вскоре подошел еще один тип и протянул ему сандвич. Теперь уже двое таращились на меня, с аппетитом жуя.
«Киньте и мне орешков, что ли, если на то пошло», — подумал я. Мой пропитанный винными парами мозг с опозданием включил сигнал тревоги. Черт побери, да это же филеры Жоржа Шенева несут вахту! И давно они здесь?
Я поспешил в кухню, которую не было видно с улицы.
— Я готовлю клубнику с базиликом и моццареллой, — сообщила мне Сигрид. — Это будет вкуснее, чем по традиционному рецепту из помидоров.
— Прекрасно.
Она не заметила фальши в моем голосе. Тем лучше. Я решил не говорить ей, что за нами следят. Это признание повлекло бы за собой другие, слово за слово, пришлось бы сказать и о смерти Олафа.
— Что, если мы поужинаем в кухне? — предложил я, сознавая, что мне катастрофически недостает естественности.
— Мы же всегда едим в кухне, — удивилась она.
Надо было срочно брать себя в руки, глядя на меня, она не могла не заподозрить неладное. Я сел и подумал, что бежать уже поздно. У нас больше не было выбора. Последняя мысль меня успокоила. Пока есть надежда на спасение, я нервничаю, дергаюсь. Когда же понимаю, что ее нет, — становлюсь невозмутимым и милым. Если беда неминуема, остается только радоваться жизни.
Сигрид поставила на стол тарелки и хлеб в корзинке.
— Я принесла бутылку «Круга», — сказала она, показывая на ведерко со льдом. — Оливковое масло и базилик — мне показалось, что красное вино к этому блюду будет ошибкой, а белое я не люблю.
— Вы правы. С какой стати нам пить что-либо кроме шампанского?
— Вы не боитесь, что вам надоест, мы столько выпили его сегодня?
— Нам ведь хочется.
— Верно. Слушать надо только свои желания.
Я открыл бутылку, подумав, что эта фраза может далеко меня завести. Первый глоток я сделал с благоговением: как-никак это был «Круг» 1976 года.
Сигрид села за стол напротив меня и принялась за еду.
— Я не посолила, это же клубника. Можете поперчить, если хотите.
— Ммм, объедение.
— Да, базилик хорошо сочетается с клубникой.
Я быстро смел все, что было в тарелке. Легкая закуска не утолила даже первого голода.
— Вы уже закончили? — изумилась хозяйка; сама она ела так медленно, что хоть плачь.
— Закончил. Полагаю, вы этим блюдом будете вполне сыты?
— Да.
— Значит, я могу вас не ждать, если хочу еще поесть?
Она только посмеялась моей неотесанности. Открыв холодильник, я выложил на стол массу снеди сверх программы и стал уписывать за обе щеки ветчину, корнишоны, тараму, селедку и бургундский деликатесный сыр, выдержанный в виноградной водке. На осадном положении у меня разыгрался зверский аппетит.
Сигрид аплодировала мне, точно на спектакле. Мы оба были в превосходном настроении.
— А вам с Олафом случалось когда-нибудь бывать в окружении на этой вилле?
— В окружении?
— Злодеев, которые шпионили за вами и не давали вам выйти?
Она расхохоталась:
— Увы, нет.
— А давайте представим, будто это происходит сейчас?
— Зачем?
