– Родители ему не позволяют.
– И он слушается?
Молчание.
– Я велю ему прийти ко мне завтра в Саньлитунь. Вот увидишь, он придет. Он делает все, что я говорю.
– А вот и нет! Если он любит тебя, он должен сам до этого додуматься. По-другому не считается.
– Он любит меня.
– Почему же он не приходит?
Молчание.
– Может быть, у Фабриса есть другая невеста в Вайцзяо-далу, – предположила я.
Елена презрительно рассмеялась:
– Другие девочки не такие красивые, как я.
– Откуда ты знаешь? Они не все ходят во французскую школу. Англичанки, например.
– Англичанки! – засмеялась она так, будто одно это слово рассеивало всякие подозрения.
– Ну и что, что англичанки? Есть же леди Годива.
Елена взглянула на меня, в ее глазах были вопросительные знаки. И я объяснила, что у англичанок есть привычка прогуливаться голыми верхом на коне, завернувшись в плащ из собственных волос.
– Но в гетто нет лошадей, – холодно возразила Елена.
– Ну, если ты думаешь, что англичанок это остановит…
Моя возлюбленная удалилась быстрым шагом. Я впервые видела, чтобы она так быстро шла.
На лице ее не отразилось никакого страдания, но я поняла, что задела хотя бы ее гордыню, если не сердце, существование которого до сих пор доказано не было.
Для меня это был великий триумф.
Я ничего не знала о возможном двоеженстве Фабриса.
Все, что мне известно, это что на следующий день Елена разорвала свою помолвку.
Она сделала это с примерным равнодушием. Я очень гордилась ее бесчувственностью.
Репутации длинноволосого соблазнителя был нанесен сокрушительный удар.
Я ликовала.
И во второй раз мысленно поблагодарила китайский коммунизм.
С приближением зимы военные действия активизировались.
Мы знали, что, когда гетто покроется льдом, нас хочешь не хочешь заставят часами разбивать кирками ледовое море, из-за которого машины не могли проехать.
Поэтому нужно было выплеснуть свою агрессию заранее.
И мы ни в чем себе не отказывали.
Особенно мы гордились своим новым отрядом, который назывался «когорта блюющих».
Оказалось, что среди нас были дети, обладавшие чудесным даром. Феи, склонявшиеся над их колыбелью, наделили их талантом блевать по заказу.
Достаточно было хоть какой-нибудь пище попасть в желудок, чтобы ее можно было извергнуть.
Эти люди вызывали восхищение.
Большинство прибегали к обычному средству – два пальца в рот. Но некоторые поразительным образом действовали одним усилием воли. Обладая фантастической способностью к духовному самоуглублению, они имели доступ к клеткам мозга, отвечающим за рвотный рефлекс. Надо было только немного сосредоточиться, и все получалось.
Обслуживание когорты блюющих напоминало заправку самолетов: нужно было подпитывать их на лету. Мы прекрасно понимали, что блевать на пустой желудок непродуктивно.
Самые бесполезные из нас должны были поставлять рвотное топливо – красть у китайских поваров пищу, которую можно легко съесть. Взрослые заметили, как быстро исчезают печенье, изюм, плавленые сырки, сгущенка, шоколад, а особенно растительное масло и растворимый кофе – ведь мы открыли философский камень рвоты. Смесь масла для салата и растворимого кофе. Эта бурда выходила быстрее всего остального.
(Деликатный нюанс: ни один из упомянутых продуктов не продавался в Пекине. Раз в три месяца наши родители ездили в Гонконг, чтобы пополнить запасы продовольствия. Эти путешествия стоили дорого. Иначе говоря, мы выблевывали кучу денег.)
Продукты выбирали по весу: чем легче, тем лучше. Поэтому еда в стеклянных банках исключалась сразу. Тот, кто добывал еду, назывался «резервистом». Блюющего должен был сопровождать хотя бы один «резервист». Такое сотрудничество порождало настоящую дружбу.
Для немцев не было пытки ужаснее. Когда их макали в секретное оружие, они часто плакали, но с достоинством. Блевота же наносила сокрушительный удар их чести: они выли от ужаса, когда эта субстанция касалась их, как будто это серная кислота. Однажды одному стало так плохо, что его самого стошнило, к нашему общему ликованию.
Конечно, довольно быстро самочувствие блюющих стало ухудшаться. Но их подвижничество вызывало такие восторги с нашей стороны, что они оставались равнодушны к телесным недугам.
В моем представлении их слава не имела себе равных. Я мечтала вступить в когорту. Увы, у меня к этому не было ни малейших способностей. Напрасно я глотала мерзкий философский камень, меня не рвало.
И все же нужно было совершить что-то значительное. Иначе Елена никогда не захочет знаться со мной.
Я готовилась к этому в величайшем секрете.
Между тем в школе моя возлюбленная снова одиноко расхаживала по двору.
Но теперь я знала, что она не так недоступна. И я ходила за ней на каждой перемене, не осознавая всей глупости подобного поведения.
Я шагала рядом и что-нибудь рассказывала. Она едва ли слушала меня. Мне это было почти безразлично: ее неземная красота затуманивала мой разум.
Потому что Елена была поистине великолепна. Итальянская грация, пронизанная культурой, элегантностью и умом, была приправлена в ней индейской кровью матери – со всем, что до сих пор за этим стоит в моем буйном воображении: поэзией варварства, человеческих жертвоприношений и прочих упоительных дикарских жестокостей. Взгляд моей возлюбленной источал яд кураре и очарование картин Рафаэля: было от чего упасть замертво.
И Елена отлично это знала.
В тот день в школьном дворе я не смогла удержаться и не сказать классическую фразу, которая в моих устах звучала как нечто новое и бесконечно искреннее:
– Ты так красива, что ради тебя я готова на все.
– Мне это уже говорили, – равнодушно заметила она.
– Но я-то тебе правду говорю, – сказала я, прекрасно сознавая, что в моем ответе был язвительный намек на недавнюю историю с Фабрисом.
Она ответила быстрым насмешливым взглядом, словно говоря: «Думаешь, ты меня задела?»
Потому что надо признать: насколько безутешен был француз, настолько же равнодушной оставалась итальянка, доказывая тем самым, что она никогда не любила своего жениха.
– Значит, ради меня ты сделаешь все, что угодно? – весело спросила она.
– Да! – ответила я, надеясь, что она прикажет сделать самое страшное.
– Ладно, я хочу, чтобы ты пробежала двадцать кругов по двору без остановки.
Задание показалось мне очень легким. Я тут же сорвалась с места. Я носилась как метеор, сама не своя от радости. После десятого круга мой пыл поубавился. Я еще больше сникла, когда увидела, что Елена совсем не смотрит на меня, и неспроста: к ней подошел один из нелепых.
Однако я выполнила свое обещание, я была слишком честна (слишком глупа), чтобы схитрить, и предстала перед Еленой и мальчишкой.
