— Один, что ли? — не понял Скрипач.
— Ага, один… держи карман шире! Мы чего здесь тремся? Потому что на Свалке одиночки, их можно щипать понемногу, вот как сегодня получилось. А где «Долг» под себя гребет или «Свобода», там не развернешься. А теперь Кореец здесь взялся свои порядки заводить, хочет из одиночек бригаду собрать… И они его слушаются, так что если он свистнет, толпой привалят, нам не устоять.
— Факин Кореец, — буркнул Мистер, обгоняя тяжело ковыляющего жирного Будду, — но ты лутше про аномалии юному грузьи. Болше толк.
— Тоже верно, — согласился толстяк. — Вон, видишь, Скрипач, там вроде крутится?
Толик присмотрелся — посреди поляны в траве обнажилась рыжая земля. Над проплешиной медленно, как пылинки в солнечном луче, кружились листья, изломанные веточки, всевозможный сор.
— Это «карусель», — пояснил Будда. — Попадешь в такую — завертит, втянет в центр, а потом — ба- бах. Аномалия разряжается, как взрыв, — все, что затянула, рвет в клочья. Вообще, мне это образование Зоны служит напоминанием о колесе сансары. Вот так нас крутит дольняя жизнь, вертит и влечет путями, смысла которых мы не умеем распознать. Листку в «карусели» кажется, что весь мир вращается вокруг него, а на самом-то деле — наоборот, это он крутится вокруг центра аномалии, а «карусель» тоже не центр мира. Я думаю, все аномалии располагаются в Зоне по определенному плану, как буквы на исписанном листе… Ну, вроде послания нам. Эх, если бы я имел возможность расшифровать эту запись! Я бы разом постиг истину и достиг сатори…
Толик остановился и уставился на аномалию.
— Кто окажется в «карусели», — бухтел толстяк, — того разрывает в куски, потом эти куски сожрут твари Зоны. Собака, например, сожрет. И кто знает, не вселится ли твоя душа при очередном повороте колеса сансары в слепую собаку. Если карма подпорчена, это вполне может рассматриваться как искупление…
— Слушай, Будда, а по-простому ты говорить не можешь?
— Не-а, не могу. А зачем по-простому? Кто просто говорит, тот просто мыслит, потому что наша речь — это мы и есть. Наша речь — вербальная проекция души. Был бы я прост, не смог бы догадаться, что аномалии — это буквы неведомого алфавита, но я…
— А что это там? У «карусели»? — Толик ткнул пальцем. — Вон, красное такое?
Толстяк посмотрел, куда показывал Скрипач, потом торопливо покосился на подельников. Перехватил внимательный взгляд Груза и деланно радостным тоном объявил:
— Опа! Пацаны, стойте! Скрипач «кровь камня» заметил!
А Толик понял, что сглупил. Надо было тихонько заныкать артефакт, но теперь уже поздно. Бригада остановилась, и Животное осторожно подтянул «кровь камня» длинной палкой поближе, поднял и отдал Торцу.
Молодец, — важно похвалил Толика бригадир, — это в зачет твоего долга Чардашу пойдет. Везет тебе, пацан. Первый день, а процентов десять ты уже отработал… Может, и нам с тобой фартить начнет наконец…
Вот тут-то Толик Скрипач и начал понимать, что дела у его новой бригады обстоят паршиво. И чем дальше, тем очевиднее делался этот факт.
Вечером у костра выпили дрянной водки, но и выпивка не сблизила подельников, все держались наособицу.
Колян с Грузом отодвинулись от огня и принялись дымить самокрутками, делали глубокие затяжки и надолго задерживали дыхание — коноплю, значит, в табак добавили. Толик этого не одобрял, хотя приятели частенько пытались приобщить.
Угрюмый Мистер помалкивал, глядя в костер, и рыжие отсветы пламени бродили по его лицу, обрамленному рыжими патлами. Животное снова шептался с Торцом и поминутно косился, не подслушивает ли кто. Торец вдумчиво кивал…
Даже говорливый Будда заткнулся. Сел, выпрямил спину, неожиданно ловко сплел ноги, как настоящий йог, свернул на коленях пухлые ладошки щепотью, и взгляд его сделался пустым…
Толик подумал, что здесь он будет одинок. И еще кое-что понял — что вряд ли когда-нибудь отдаст должок Чардашу. То, что Торец обнадежил насчет десяти процентов, это дело известное: когда каталы разводят фраера, тоже сперва обнадежат, дадут выиграть… Вот так и Торец — намекнул, мол, легко рассчитаешься, чтобы новичок не скучал сперва. А потом он, Скрипач, свыкнется с мыслью, что до скончания веков с этой бригадой будет по Зоне мотать.
Бригадир больше о погашении долга не заикался. За три недели бригада четырежды дралась, три раза сталкеры отбились, один раз вышел хабар, даже более тощий, чем после первой стычки… Негусто, в общем. Толик решил, что прокантуется с Торцом столько, сколько нужно, чтобы обучиться премудростям жизни в Зоне, а после… а после дождется удачного случая, чтобы расстаться с неудачливой бригадой.
Днем он еще терпел, хотя его, как молодого, гоняли то за дровами, то еще по какой надобности — воду перекипятить, к примеру. С водой тоже было плохо, ее кипятили по три-четыре раза, сыпали обеззараживающие армейские таблетки. В общем, днем Толик был вроде как при деле, а вечером тоскливо становилось — хоть вой. Пристраивайся к хору слепых псов, орущих за лесом, и тоже изливай небесам свое возмущение несправедливым устройством жизни… Но уходить Толик не решался — в одиночку пропасть недолго, а он еще не готов. Да и прочие члены бригады тоже не любили шастать по одному — боялись. Без напарника уходил только Саня Животное.
Однажды Саня примчался весь в мыле. Дергался, махал руками и никак не мог отдышаться. Торец тут же подскочил к нему с дозиметром — у бригадира было самое мощное устройство, куда чувствительнее обычных, интегрированных в браслеты ПДА. Показания прибора Торцу не понравились.
— Эк тебя, брат, просквозило, — протянул он и полез в рюкзак за водкой. — На-ка, полечись.
— Потом… — прохрипел Саня, но тут же сорвал крышку и сделал большой глоток. Икнул, утерся грязным рукавом и продолжил: — Потом всем лечиться придется. А сейчас валим срочно. Скоро здесь вояки будут.
Все сразу засуетились, сгребая манатки и торопливо упихивая рванину в рюкзаки. Колян подавился самокруткой и стал надсадно отхаркиваться, разгоняя грязной ладонью клубы вонючего дыма…
— Факин вертухаи, — рявкнул Мистер на своей обычной смеси блатняка и английского.
Колесо сансары закрутилось быстрее.
Глава 2
Слепого разбудил стук в окно. Стучали тихонько, деликатно, но бдительность, обостренная жизнью в Зоне, давала о себе знать и вне Периметра. За окном могли грохотать по рельсам ночные составы, газовать грузовики, даже визг тормозов вряд ли разбудил бы сталкера, но малейший непривычный звук, выпадающий из акустического фона дремлющей окраины, — и Слепой проснулся. Рука сама собой дернулась, отыскивая ствол, потом Слепой окончательно стряхнул сон и только после этого понял, что разбудил его именно стук. Он был у себя, во временно снятом домишке на окраине Кольчевска, в собственной постели. И никакого ствола, разумеется, под рукой быть не могло. Был нож под подушкой.
Слепой взял поудобнее оружие и скользнул вдоль стены к окошку. Аккуратно выглянул — на уровне глаз качнулась черная куртка, складки в лунном свете мягко блеснули голубым, когда верзила поднял руку, чтобы снова постучать.
— Не шуми, Дрон, — буркнул Слепой, — сейчас открою. Здоровенному Дрону, вышибале из гостиницы «Звезда», чтобы посмотреть в лицо сталкеру, пришлось отступить на шаг и согнуть спину.
— Слепой, выйди, а? Или лучше нас впусти. Разговор есть.
— Дрон, я ж больше не…
— Гоша здесь.
— Ладно, сейчас.
Если уж сам Гоша пожаловал, то дело серьезное — отказать не получится. Гоша Карчалин, больше известный под кличкой Карый, был хозяином гостиницы «Звезда», где Слепой проживал между ходками в
