видывал. Я прослонялся весь вечер и поздно возвратился домой.
24. Нынче утром я нанес визит герцогине Ормонд, которая давно меня приглашала и грозилась, что, если я не приду, она не позволит мне посещать ее дочерей. Я просидел у нее около часа, и мы довольно мило беседовали, но тут нелегкая принесла графиню Белламонт[484], чума ее забери. Мы с нею не знакомы, и я тотчас откланялся; тем не менее, услыхав мое имя, она сказала: Как, это доктор Свифт? Так ведь я его очень хорошо знаю! — и принялась, как рассказала мне потом присутствовавшая при сем дама, безжалостно меня высмеивать, хотя я всего лишь один раз имел честь быть в обществе этой потаскушки. Обедал я вместе с сэром Эндрю Фаунтейном у моей соседки Ван. Если удастся, я попытаюсь в ближайшие два дня снять квартиру в Челси ради воздуха и еще чтобы принудить себя каждый день совершать прогулку в Лондон и обратно. Я отправил с сегодняшней почтой длинное письмо епископу Клогерскому со всякого рода политическими рассуждениями, чтобы развлечь его. Мне надобно купить для него статуэтки, изображающие лошадей[485], черт бы их побрал. По случаю предстоящего переезда в Челси я упаковал и запечатал двенадцать писем от МД. Последние поручения МД я внес в свою расходную книгу; может, вы еще о чем-нибудь просили раньше, но я что-то не припомню. А сейчас у меня значится только записная книжка для Дингли, зеленый шелковый фартук для Стеллы и фунт чаю. Так что, если у вас есть еще какие-нибудь поручения, пожалуйста, напишите мне, я их тоже внесу в этот список. А на ваше письмо, болтуньи, я покамест не стану отвечать. Вы, небось, сидите сейчас у декана, мадам Стелла, и проигрываете свои денежки. Почему вы не упоминаете номер полученного вами письма? Вы всякий раз пишете, что получили мое письмо, но никогда не указываете номер.
25. Обедал нынче в Сити в обществе людей незначительных, низких и презренных. От архиепископа Дублинского пришло письмо с очень пространным опровержением слухов на его счет, тем не менее, после этого еще несколько человек подтвердили их, убеждая меня, что им это известно из первых рук, но я все еще не могу этому поверить. На ваше письмо я не стану отвечать до тех пор, пока не перееду в Челси.
26. Челси. Два ящика со всяким хламом я отправил в дом моего приятеля Дартнефа, а ящик с флорентийским и кое-какие другие вещи — к миссис Ваномри, у которой и пообедал; а утром я повидал секретаря и показал ему письмо архиепископа, чтобы убедить его в невиновности последнего, и постараюсь убедить в этом мистера Гарли. Я добрался сюда с Патриком и с одним чемоданом в почтовой карете за шесть пенсов и плачу шесть шиллингов в неделю за одну нелепую комнату с ужасно грубыми простынями. У нас здесь непрерывно льет дождь, так что о прогулке в Лондон не может быть и речи, и пока не распогодится, я вынужден буду добираться сюда тем же способом, каким приехал нынче. В довершение всего этот щенок снял мне квартиру в самом отдаленном от Лондона конце Челси, по меньшей мере на полмили дальше, чем следовало, но придется мне с этим смириться. Единственное преимущество в том, что я живу теперь как раз напротив дома доктора Эттербери, но даже от этого новая квартира не стала мне милее. Ну, а теперь я попрощаюсь с вами до завтра, когда примусь отвечать на ваше письмо, а вам впредь надобно иметь в виду, что я пишу вам из Челси, пока я отсюда не перееду и не напишу — Лондон. Это письмо уйдет в субботу, то есть ровно через две недели, а теперь отправляйтесь в гости и дурачьте тетушку Стоит.
27. Боюсь, что все мое флорентийское вино скисло, по крайней мере две первых бутылки оказались прокисшими: их почти невозможно было пить. До чего же мне не везет, черт возьми, вино, которое я отведал у секретаря, пришлось мне особенно по вкусу, и вдобавок я еще не должен ему об этом говорить, но, напротив того, выражать благодарность, как если бы оно было самым лучшим во всем христианском мире. Я поехал сегодня в Лондон в шестипенсовой карете и, прослышав, что мистера Гарли будто бы нет дома, отправился его проведать, будучи предупрежден его мошенником привратником, что это неправда. Мистер Гарли был очень бодр и как раз собирался уходить, но взял с меня обещание пообедать с ним, и вот, пока я слонялся в ожидании назначенного часа, я потерял четыре фунта и семь шиллингов, играя …в …в …в лотерею с книгопродавцем, а получил всего только полдюжины книг. Никакими книжными лотереями меня больше не соблазнят, это уж наверняка. Так вот, я пообедал у мистера Гарли и ушел от него в шесть, потом сменил сутану, камзол и парик и отправился сюда в Челси пешком, как и намерен теперь делать всякий раз, если позволит погода. У моего друга секретаря, как я теперь убедился, довольно натянутые отношения с прочими министрами, и я этим искренне огорчен. Произошло несколько досадных неудач[486], о которых слишком долго рассказывать, а на днях во время прений в парламенте относительно тридцати пяти миллионов[487], отчет о которых не был представлен в назначенный срок, господин секретарь, в запальчивости и ревнуя о своем приятеле мистере Бриджесе, на которого частично пало обвинение, сказал, что ему неизвестно, заслуживает ли вообще мистер Бриджес или прежний кабинет министров порицания в этом вопросе. Заявить такое было с его стороны чрезвычайно безрассудно и значило отречься от всего дела: ведь главным поводом для отстранения прежнего кабинета министров как раз и послужило недобросовестное распоряжение казной, и это важнее, чем все остальное вместе взятое. Я уже был осведомлен о том, что произошло, и сегодня за обедом, когда мистер Фоли[488] заговорил об этом, не называя, правда, мистера Сент-Джона по имени, я, повернувшись к мистеру Гарли, сказал, что если прежние министры не заслужили порицания в этом вопросе, тогда он (мистер Рарли) должен лишиться головы за то, что склонил королеву произвести смену кабинета. Он обратил мои слова в шутку, но, как я легко мог заметить по вскользь оброненным словам, они настроены по отношению к мистеру Сент-Джону весьма неблагоприятно и, судя по намекам другого лица, с которым я связан кое-какими делами, боюсь, что господину секретарю долго не продержаться. Таков удел придворных. Если в субботу я окажусь с мистером Сент-Джоном наедине, я выскажу ему все, что об этом думаю, и буду умолять его изменить поведение, в противном случае последствия могут быть чрезвычайно плачевными; я, признаться, не вижу, как они могут теперь искренно желать его дальнейшего пребывания в кабинете, а ведь если он станет противником — хлопот не оберешься. Однако довольно о политике.
28. Утро. Забыл сказать вам, что вчера мистер Гарли спросил меня, чем он так досадил архиепископу? Я ответил ему, что архиепископ уже написал мне по этому поводу (при мне, к сожалению, не было его письма) и что я хотел бы при случае прочитать ему это письмо. Но я уже столько слыхал на сей счет от разных людей, что, боюсь, у архиепископа и в самом деле рыльце в пушку. Находящийся здесь Брент Спенсер, брат мистера Проби, подтверждает это, ссылаясь на Чарлза Дэринга[489], который сам слышал сказанные архиепископом слова и говорит, что Инголдсби будто бы оскорбил архиепископа. — Что ж, а теперь обратимся к вашему дерзкому письму; вот только у меня совсем не осталось места для ответа. Ах, да, виноват, вполне достаточно на оборотной стороне листа. Вас не проведешь! Стелла подтрунивает над Престо за то, что он не возвратился к Рождеству; на самом деле Стелла, конечно, не подтрунивает, а укоряет бедного, бедного Престо. Но как же я могу уехать, когда дело с первинами все еще не завершено? Я держусь того мнения, что герцог Ормонд до своего отъезда, намеченного через две недели, ровным счетом ничего не сделает и, следовательно, в его отсутствии этим неизбежно придется заняться мне. Поверьте, я ничего не собираюсь печатать; здесь, как вам известно, уже напечатали «Разные сочинения в стихах и прозе». Дошла ли эта книга до ваших мест? Если вы завладели моей табакеркой, то я завладею вашей шкатулкой. Выходит, Стелла опять принялась нюхать табак? Или причиной тому только красивая табакерка? Не «Отсебятина», а «Всякая всячина»[490], вот как, глупышка. — Вот-вот, и это, разумеется, никудышный листок, потому что он направлен против вашего брата, ториев, но что до меня, то я считаю, что он очень даже славный, а вот ваш «Экзаминер» в самом деле никудышный журнал. — Типун вам на язык, дерзкая девчонка. Насчет Гискара и всего прочего, что вы прочтете в «Описании», сочинено по моему указанию, а больше я ни к чему не причастен. «Спектэйтора» сочиняет Стиль с помощью Аддисона; надобно признать, что он бывает часто весьма недурен. Во вчерашнем номере[491], например, он воспользовался превосходным замыслом, который я задолго до того подсказал ему еще для его «Тэтлера», насчет индейца, будто бы описывающего свое путешествие в Англию. Весьма сожалею о своем поступке: я собирался написать об этом целую книгу, а ему, судя по всему, хватило только на один листок; и все частности там тоже мои; но теперь я никогда не вижусь ни с ним, ни с Аддисоном. Королева здорова, но, боюсь, что она недолго протянет; мне говорили, будто у нее бывают приступы подагры в
