Как я любил эту кровать. И те кратковременные передышки, которые она мне давала.
Битл лежал на моей кровати с закрытыми глазами, и у него изо рта торчало какое-то наполовину заглоченное перо.
– На чем он, Мэнди? – спросил я.
– На Ленточном Черве. На чем же еще? – ее голос звучал удрученно. – В последнее время он только и делает, что закидывается этим пером. И это так скучно, Скриббл... для продвинутой девушки.
Да, надо думать, что скучно.
Я осторожно присел на кровать, обнажив его рану. Его плечо было растекшимся месивом: лоскутья плоти были стянуты и перевязаны какой-то паутиной. Похоже на собачью шерсть. Под ней запеклась кровь. Может быть, рана уже заживала. Я не знаю. В глазах у меня были слезы. Я не смог разглядеть как следует.
– Что это за хрень у него?
– Песиголовцы чего-то там намудрили, – сказала Мэнди. – Говорят, помогает.
Я пригляделся. Его рана была крепко стянута по краям прядями шерсти, крест-накрест, создавая препятствие для кровотечения. Шерсть была смазана собачьей слюной. От этого зрелища меня замутило, хотя умом я понимал, что эта гадость его спасет. Во всяком случае, будем надеяться, что спасет.
– Почему, Мэнди? – спросил я. – Почему собаки ему помогли? Он ненавидит собак!
Мэнди просто пожала плечами.
Я пригляделся внимательнее к ране Битла и увидел там шевелящихся крошечных змей, радугу червей, змеенышей. Я отшатнулся, и тут мне вспомнились пригоршни безногих личинок мухи, которых мы с Би покупали, когда были еще детьми, собираясь отправиться на рыбалку. Я снова придвинулся к Битлу.
– Боже, Би...
Он не издал ни звука.
Я повернулся к новенькой.
– Мэнди? Что это?
– Где?
– У него в ране.
Она наклонилась.
– Там ничего нет, Скриббл. Что-то не так?
И когда я снова взглянул туда, рана была абсолютно чистой под повязкой из шерсти.
– Битл... Битл...
Я звал его очень настойчиво, по-моему, Битл меня услышал, во тьме, потому что он что-то такое пробормотал, невзирая на перо во рту. Слова выходили заглушенные Виртом, так что я выдернул перо, вырвав Битла из сна. Прямо как раньше он проделывал это со мной, когда я отправлялся туда в одиночку. Игра сломалась, и я знал, как плохо это сказывается на ощущениях, когда тебя так вот выдергивают из сна – или сон выдергивают из тебя, у тебя изо рта.
Он вернулся к нам, медленно пробуждаясь, как будто теперь он привык, что его насильно вытаскивают наружу... Возможно, Мэнди так уже делала, и у меня создалось впечатление, что в последнее время он уходил в свои трипы легко и просто.
– Что такое, мой друг? – протянул он.
Я попытался ответить, но вышло как-то неуклюже.
– Будет ли конец нашим бедам, Би? – спросил я срывающимся голосом.
– Никакого конца... Скриббл... – небрежно ответил Битл, из глубин своей боли. Он даже не потрудился открыть глаза. – Как началось еще в школе, так и поехало. Помнишь?
Его глаза были прищурены, замутнены, и только проблеск зрачков показался между двумя слоями раздутой кожи.
– Я помню, Би. Как ты меня изводил всякой гадостью.
– Ага. Добрые старые времена. Добрые старые времена...
Его опять уносило.
– Битл?
Он приподнял веки.
– Как там Мердок, Скрибб? – спросил он. – Она уже мертвая, я надеюсь?
– Не знаю, – ответил я.
– Наверное, мертвая. Наверное, мы ее прикончили.
– Нет, еще нет, – вмешалась Мэнди. – Я не видела.
– А что ты вообще видела? – спросил я.
– Там был какой-то отвратительный театр.
– А на чем ты была, Мэнди? – снова спросил я.
