Про бабку, которая ни в чем меры не знала

Серине Регине Нурман Про бабку, которая ни в чем меры не знала

Жили-были старик со старухой, их убогая лачужка стояла на берегу фьорда в глухом месте вдалеке от проезжих дорог. Дети у стариков давным-давно выросли и разъехались по белу свету своего счастья искать. Остались дед да бабка на старости лет одни без всякой помощи.

Захотела однажды старуха кашу сварить, а дров-то и нету — ни одной щепочки в сарае не осталось. Запричитала бабка, заохала, и ну давай старика бранить: мог бы, дескать, загодя хворосту наносить, так нет же — опять дождался, что в дровянике пусто!

Как стала бабка донимать старика попрёками, так он скорей снял с крюка верёвку, чем хворост вязать, и пошёл в лес. Ноги-то уж деда плохо носили, глаза сослепу еле видят, но все-таки не зря в лес ходил, насобирал хворосту: там на земле много веток валялось после дровосеков. Сложил дед знатную вязанку, хотел себе на спину закинуть, да не тут-то было: видит старик, что этакую тяжесть ему не унести. Жаль ему, конечно, а делать нечего, начал старик по веточке из вязанки вытаскивать, ношу свою облегчать.

Возится дед, копошится, вдруг, откуда ни возьмись, ему навстречу путник весь в синем. Остановился прохожий и с дедом здоровается, как будто знакомого увидал; поглядел дед на него, но где встречались, так и не вспомнил.

А прохожий и говорит ему:

— Поди, ты меня не признал, а ведь мы с тобой соседи, только ты живёшь на земле сверху, а я как раз под тобою. Уж мы с моей хозяйкой не знаем, как и благодарить тебя за то, что ты нас ни в чем не притесняешь, другой бы на твоём месте помои с крыльца выплёскивал, а ты ни разу не поленился ведро на задворки вынести. Слушай же, что я тебе скажу: брось-ка ты свою вязанку да и ступай по той тропке, возле которой сейчас стоишь. Как пройдёшь немного, скоро увидишь зелёный бугор, на том бугре растёт большая берёза, а под берёзой родник. Припади к нему ртом и попей водицы, и с каждым глотком ты будешь на год моложе.

Молвил так незнакомец и в тот же миг скрылся из глаз за деревьями — был и нету; смотрит старик и сам не знает — во сне или наяву с ним это приключилось.

Все-таки он послушался совета — бросил вязанку, пошёл по тропинке, набрёл на бугор, отыскал там родник, припал к нему ртом и стал пить.

Пьёт старик, а сам считает глотки, и как дошёл до тридцати лет, так решил — хватит; почувствовал старик, что силы у него много прибавилось, повеселел он сразу, а как вернулся к своей вязанке и увидал, какая она маленькая, так даже и рассмеялся. Наложил он ещё вдвое больше хвороста и скорей побежал домой к своей старухе.

А старуха-то на крыльце стоит, ждёт его не дождётся; вдруг видит: что такое? Выходит из лесу молодец, за плечами вязанка в три обхвата, а ему хоть бы что; идёт да ещё и песни поёт, соловьём разливается. Когда поняла старуха, что это её дед молодым стал, да узнала про чудесный родник, тут она все бросила и сама, не будь дура, припустилась туда же, омолаживаться.

А мужик остался дома и начал избу убирать ради праздника. Подмёл он двор, чтобы перед крыльцом мусора не было; положил у порога свежего лапника, потом выставил на стол все угощение, какое нашлось в доме, чтобы уж пировать и веселиться на радостях: шутка ли, во второй раз к обоим вернулась молодость, бодрость и свежие силы!

Стал мужик ждать: уже и день кончился, и сумерки наступили, а там и ночь пришла, а старухи все нет как нет.

Мужик зажёг свечи и выставил по одной в каждом окошке, повесил над крыльцом фонарь, чтобы старуха издалека увидела, что он не спит, её поджидает.

Вот и ночь прошла, и светать стало, а старухи и в помине нет. Отправился он тогда искать старуху. Глядь, а возле родника девчоночка двухгодовалая ревмя ревёт. Увидела мужика, ручками к нему тянется и зовёт: 'Тятя! Тятя! '

Понял старик, что случилось с его старухой: стала она воду пить, а остановиться вовремя уже и не могла, потому что ни в чем меры не знала.

— Эх ты, головушка несмышлёная, — воскликнул мужик. — Кабы догадалась ты ещё два глоточка отпить, то была бы ты сейчас неродившимся младенцем.