Пригляделся в последний раз к пленнику, приказал дружинникам:
– В обоз его. Да свяжите покрепче!
И Орму:
– Убежит звереныш, тебе тогда головы не сносить, поручник. А мне твоя головушка нужна. И князю тоже.
Мечеслав открыл глаза. Над ним в разрывах зеленой густой листвы плыл голубой ручеек неба. Скрипели колеса, повозка тряслась на ухабах, каждый толчок отзывался болью в теле, кружилась голова, во рту ощущался горько-соленый привкус крови. Повернув голову, он сплюнул красноватый сгусток на землю. Хотелось пить. Пытаясь облегчить страдания, Мечеслав прикрыл веки. Перед глазами заново всплыли воспоминания последних дней…
– Тятя, я с тобой, – сказал он отцу, держащему в руках пояс и меч.
– Здесь будь. С тобой Локшу, Волчка и Крившу оставляю. За старшого дед Щур будет. Береги мать и сестру. Вернусь, с тебя спрошу, – ответил, опоясываясь, отец. Его большая теплая ладонь легла на чело Мечеслава и потрепала волосы. Тихо всхлипывали мать Беляна и сестренка Красава, с ними отец уже простился.
Прошла седмица, отец Гремислав – старшой их рода – и ушедшие с ним воины не возвращались, а потом случилась эта страшная ночь. Спавшего после сторожи Мечеслава разбудили доносившиеся снаружи крики. Наспех одевшись, он схватил копье и выбежал из избы. Со стороны ворот, что прикрывали вход в огороженное тыном селище, доносился звон оружия. Видимо, Волчек и Кривша, заступившие в сторожу, пытались сопротивляться. Выскочивший из полутьмы конный воин, лицо которого из-за пламени горящих изб казалось красным, спустил тетиву лука. Стрела со свистящим звуком пролетела мимо, Мечеслав оглянулся и увидел стоявшую в дверном проеме матушку. Стрела попала ей в грудь. Мать протянула к нему руки и упала на стрелу, сломав ее оперенное древко. Мечеслав подбежал, пал на колени, перевернул мать на спину. Глаза ее, всегда такие теплые и ласковые, холодели. Он понял, что уже никогда не увидит ее живой. Дикий крик вырвался у него из груди, он поднялся с колен и побежал, догоняя того, кто убил его мать. За углом соседской избы едва не споткнулся об пронзенного копьем Буяна, лохматого, с рыжей шерстью пса деда Щура. Хозяин собаки лежал рядом, поджав под себя ноги, его посекли мечом. Ярость удвоила силы Мечеслава, ускорила бег. Враг близко, копье, с хрустом пробив кольчугу, вонзилось ему между лопаток, воин замертво свалился с коня. Вокруг их множество, надо бежать, но куда он убежит от сестренки, оставшейся в избе, крышу которой уже лизало пламя? Он повернул назад, чтобы спасти ее, но поздно, поздно, ему не успеть… Путь отрезали воины Владимира.
Тогда он стал биться с ними, как учили его отец и старый волхв. Здоровенный детина заступил ему путь и, ухмыляясь, замахнулся палицей, но не будет у тебя времени, находник, чтобы ударить ею. Мечеслав лишь коснулся острием копья его шеи, раздвоил ему яремную жилу, отскочил, длинная струя крови не достала его. Детина, так и не успевший понять, как его, многоопытного воина, лишил жизни юнец, упал наземь. Окружавшие Мечеслава вои, увидев смерть соратника, стали более осторожно наседать на юношу. А тот вспоминал. Волхв учил: «Когда ты один, а их много, и со спины у тебя защиты нет, – не стой, двигайся быстрее молнии, падай, перевертывайся, подсекай ногами, поднимайся, бей, бей и бей, чтобы и тебя стало много». Волхв умел делать много из себя одного, показывал, как делать, и предупреждал: «Никогда не добивай ни раненного тобой, ни тебя ранившего, а станешь добивать, тебе не дадут – ты уже мертв». Пеший ратник, подсечкой поверженный Мечеславом наземь, успел, падая, низовым ударом меча проткнуть ему левое подреберье. Мечеслав в гневе всадил в него копье, и тут же стрела прошила ему левое же предплечье, протащилась под кожей огненной струей и ушла. Он ослабел и безрассудно пытался выдернуть из врага свое копье… А пока пытался, к нему без всякой опаски подошел рыжий воин без шлема, сбил наземь кулаком в лицо, склонился над ним. Но у Мечеслава еще действует правая рука-десница, и в ней приготовлен для него гостинец-нож. Мечеслав целит рыжему в горло, но тот, видать, знает эти боевые хитрости, подставляет руку. Еще удар по голове, темнота… Потом память возвращала ему редкими всплесками мутные видения: вот воин на коне, которого все называют воеводой, и вот рыжеволосый, горло которого не достал его нож, о чем-то говорят они… И наконец он, чье имя Мечеслав, лежит в повозке, связанный находниками. Весь левый бок и левое плечо будто на огне ему жгли. Но где он? Далеко ли от мест родных? Похоронил ли кто мать? Жив ли отец? Где сестра его и что с ней?
– Радимич, жив? – чей-то голос вырвал Мечеслава из горьких раздумий. Он открыл глаза, уже ни трясло, повозка не двигалась, над ним склонился рыжий, которого воевода называл Ормом. Мечеслав признал в нем варяга. Ему уже приходилось видеть людей Севера. Варяг Орм был без доспехов. На нем кожаные штаны и кожаная же безрукавка, одетая поверх выкрашенной в коричневый цвет полотняной рубахи, концы рукавов которой стянуты тесемкой. Ростом Орм среднего, но широкоплеч и узок в бедрах. Его продолговатое лицо было припорошено мелкими, едва заметными веснушками. Орм внимательно посмотрел на Мечеслава светло-голубыми глазами и, пригладив ухоженную рыжую бородку, сказал:
– Зелье приложу, как бы огневица не случилась…
Разрезал на Мечеславе рубаху, промыл раны, наложил повязки, подал рубаху чистую, помог надеть.
– Испей, – сказал он, поднося ковш с водой к губам юноши, а в ковше и глотка полного не было. – Не глотай, держи во рту, пусть влага прямо в кровь войдет. Помолчим малость.
Помолчали. Мечеслав будто не о себе, а о ком-то другом подумал, что меч, видно, прошил ему не только подреберье, но задел слева живот и жизнь.
– Неглубоко, обможешься, – успокоил варяг. – Не серчай на меня и зла не держи. Ты троих из моей сотни положил, а у них тоже ведь женки да чада малые, отцы да матери остались. Ты об этом думал, когда копьем своим махал, да и меня ножом пометил?
– Я вас не звал, находники, – сказал Мечеслав и обнаружил, что и после влаги говорить ему трудно, горло как оковало.
– Молод ты, чтобы звать и не звать. А знай, Владимир слал к вашим князцам гонца: «Дайте дань!» Что ответили? «Не давали и давать не будем». Спесивцы! И до чего же забывчивы… Княгине Ольге, сказывали мне старые ратники, дань без разговоров давали, вещая старуха даже на полюдье к вам никого не посылала, сами ей в Вышгород повоз возили. А внуку ее, великому князю киевскому и кагану русскому, – «не будем»? Где такое видано? Вот и разумей, кто вашу землю пожег и разорил… Глупость ваших ярлов!
– У нас нет ярлов, варяг.
– Как без них? В челе ваших родов кто стоит? Такие же безумцы, как и на моей родине… Всяк к себе и на себя тянет, никто никому не указ, вы на Пищану – и то не все вышли, поодиночке вас пришлось добивать. Ну, ин ладно, не о том нам с тобой в сей час надо речь вести. А вот о чем спросить хочу: у тебя в сельце родичи были? Или ты сирота?
Мечеслав молчал.
– И еще спрошу, – этот Орм, как и в случае с Волчьим Хвостом, по всему видать, кого однажды начинал допытывать, от того не отставал до полной ясности. – Оклемавшись, ты бежать-то все ж таки мыслишь?
Еще бы! Но и на это Мечеслав ничего не ответил.
– На твоем месте да в твои годы я бы тоже такую мыслишку ласкал, – смущенно кашлянув, сказал варяг. – Особенно сладкую – нож в горло обидчику. Про мое же горло – забудь! Бился ты, не скрою, славно, но тебя еще учить да учить. И не обидчик я тебе. Не всегда и не всякий из нас по своей воле худые деяния на земле творит, и я, воин, из того подневольного числа.
Мечеслав лежал, устремив отрешенный взгляд в небо. Но Орма не обманешь – парень его слушал.
– Слушай со вниманием, – посуровел Орм. – Знай, всех радимичей, что взяли мы в полон на Пищане, а затем добирали в непокорных, как и ваше, селитьбах, на ладьях в Киев-град уже отправили. Там купцы, рабов дожидаясь, серебром звенят. И теперь в молчанку со мной не играй: кого из близких родовичей будешь на киевских невольничьих торгах искать?
– Мать вы убили. Сестренка в горящей избе осталась.
– Сколько лет?
– Двенадцать. Красавой зовут.
– Будь уверен – не осталась. А и осталась – мои вывели! За двенадцатилетних дев купцы хорошо платят, берегут их, увозят в чужие языки, продают и получают вдесятеро. А что с отцом?
