разместилась полноценная химическая лаборатория. До нее от дома было метров двадцать. Не забыли, конечно, и о кухне с печью, расположив их поблизости от столовой. Кухню доверили просвещенным заботам мэтра Августина, натурального марсельца, бывшего кока на крупном военном корабле, который вскоре приучил обитателей Гвианы к рыбной похлебке с чесноком и к провансальскому фаршу с грибами и луком.
Еще один штрих, показывавший, насколько разумно и предусмотрительно спланировали просторное здание. Из каждого уголка жилища хорошо просматривалось все открытое пространство с хижинами рабочих, помещениями для служащих и для домашней прислуги, с кухнями и продуктовыми магазинами. Значение этого обстоятельства, сколь бы мелким оно ни казалось, трудно переоценить.
Счастливые, словно дети, робинзоны шумными возгласами выражали свой восторг и осыпали благодарностями и похвалами главного творца этих чудес.
— Ну, это слишком шикарно, мой дорогой директор, — повторял Робен. — Мы сами на себя не похожи среди всей этой роскоши… Это уже не Гвиана, мы будем нынче спать в условиях изнеженной тропической Капуиnote 430, которую воздвигло здесь ваше волшебное искусство… С другой стороны, это изобилие посреди всеобщей нищеты вызывает у меня чувство неловкости… О! Пусть не смущают вас эти замечания, мой друг! Я слишком признателен вам за то, что вы постарались облегчить пребывание наших дам в этом аду, чтобы добавлять хоть каплю горечи к вашей вполне законной гордости…
— Дорогой месье, — живо ответствовал креол с тем глубоким почтением, которое внушал изгнанник всем, кто его близко знал, — я ждал ваших слов, и они переполняют меня радостью. Вы позволите мне быть откровенным и раскрыть причины моих действий?..
— Говорите, дорогой друг. Вы же знаете о моем расположении к вам. Я с большим интересом выслушаю ваши предложения… Уверен, что они идут от чистого сердца и от проницательного ума…
Креол покраснел от удовольствия — Робен отнюдь не был щедрым на комплименты и знаки внимания, — скромно поклонился, пробормотал слова благодарности и продолжил:
— Я хотел бы сказать, что после той ужасной жизни, которую вы некогда вели на этой земле изгнания, после вашей неустанной борьбы с тюремщиками, которые вас угнетали, но никогда не побеждали, было бы справедливым пожать наконец плоды своих трудов и не испытывать больше страданий и тягот…
Для каждого, кто знает вашу жизнь, историю вашей семьи, сделанное мною покажется еще и недостаточным, не отвечающим вашим заслугам, несоизмеримым с несчастьями прошлого… Вот одна линия моих рассуждений, но есть и другая, еще более существенная.
Вы говорили, что наши колонии сильно уступают процветающим английским владениям и что ваше сердце патриота страдает от такого сравнения…
— Конечно, и вам хорошо известна цель моего существования — обогатить «Полуденную Францию» новыми идеями, элементами новой жизни…
— Я это знаю. И одна из главных причин нашего оскудения, всеобщего упадка поражает меня тем сильнее, что я креол. У француза-эмигранта одна только мысль: поскорее собрать состояние, большое или не очень, а затем без задержки вернуться домой, в цивилизованный город, чтобы наслаждаться жизнью… То есть для него всегда своя рубашка ближе к телу… Плевать ему на то, что десяток лет для достижения своей цели он проводит в жалкой халупе. Он продает, покупает, меняет, старается как можно больше придержать, как можно меньше потратить… Когда его бумажник набит, когда он превратился в губку, вытянул из колонии все, что мог, счастливчик садится на ближайший пароход — только его и видели! Вместо того чтобы улучшить землю, приносящую ему богатство, он бросает ее, как неблагодарный обжора, как эгоистичный игрок!
Англичанин же, напротив, покидает метрополию безо всяких планов на возвращение. Он становится англичанином индийским или австралийским, создает уголок своей родины везде, куда забрасывает его судьба. Если есть у него привычный круг вещей, то он привозит их с собой. Если нет, то он умудряется создать на месте этот «дом», такой важный и дорогой для каждого гражданина Соединенного Королевства. Он умеет торговать и вести свои дела не хуже любого другого, однако не поступает подобно паразитическим натурам, которые только берут и не желают ничего отдавать. Его коммерция обогащает окружающее, а не обедняет. Он живет семейной жизнью и, отдаваясь разным делам, заботится об открытии школы для своих детей. Он желает, чтобы они находились в здоровой городской атмосфере, с домашним комфортом, и добивается этого любой ценой, потому что и завтра будет здесь же, и дети его останутся на этом месте, как и их потомки. Даже сами его причуды и прихоти способствуют процветанию приемной родины. Если бы у француза был нрав английского спортсмена, то он дождался бы, когда приобретенный капитал принесет ему главный приз, а не удирал бы до начала состязания. Он бы выращивал лошадей в Гвиане, и тогда, возможно, в Кайенне ходил бы трамвай, как в соседней Демераре. А то у нас два десятка экипажей и ни одного ресторана или меблированной гостиницы.
Ах! Если бы все те, кого эта щедрая земля обогатила, не сорвались бы в ту же минуту с места, как бы расцвела наша милая «Полуденная Франция»! Вместо того чтобы ехать клянчить чахлых бычков в далекой Паре, да еще выкладывать при этом золото, на наших тучных пастбищах гуляли бы самые лучшие в мире животные, как на лугах Девоншира. Наши истощенные рабочие ели бы кровавый ростбиф, а не сидели бы на голодном пайке из куака и солонины. Там, где торчат ветхие разбросанные хижины, поднялись бы города; пароходы бороздили бы наши крупные реки; железные дороги связали бы, как в Австралии, золотые прииски и другие предприятия… Наша колония стала бы мощным государством, а не унылой комбинацией сухих пустынь и болезнетворных болот…
— О, все, что вы говорите, — это суровая правда, — подхватил Робен, глубоко пораженный неподдельным волнением креола и пафосом его речи. — Теперь я вас понимаю вполне, и позвольте мне поблагодарить вас от всей души!
— Я хотел сыграть роль англичанина и создать здесь интерьер французского «дома» из самых простых подручных материалов, какими располагает наша колония. За исключением стекла и фарфора, оружия и инструментов, природа дала нам все эти материалы в первичном состоянии.
Изумительные образцы древесины, которым позавидовал бы набобnote 431 в своем дворце, еще три месяца тому назад шумели листвой… Мы срубили деревья, обтесали их, отполировали и водрузили на место. Бамбук, из которого сделаны удобные и элегантные кресла, и формиум, давший основу для драпировок, растут среди болот… Там их тьма-тьмущая… А наши гамаки пребывали в состоянии пушистых кистей на хлопковых деревьях. Наконец, на этом участке земли, залитом сейчас ярким солнечным светом, поднимался густой и мрачный лес с гнилостным духом, влажной травой, отвратительными насекомыми, заболоченной вязкой почвой…
Я скажу теперь тем, кто предпочел убраться отсюда с накопленным золотом: вам нравятся наши жилища, вас удивляют удобства нашей жизни, вы, может быть, завидуете нашему счастью… Ну, так за чем стало! Оставайтесь с нами, берите с нас пример! Вы же видите, как легко достичь этого комфорта, этой роскоши… И закладывайте здесь основы своего будущего! Привезите сюда Францию, и завтра ваши дети станут гражданами большого города. Вместо того чтобы быть в Европе последними среди тех, чьи вкусы и привычки вам чужды, вместо того чтобы превращаться в беспородных миллионеров, лишенных натуральной почвы и, может быть, обремененных собственным богатством, станьте первыми французами экватора!
Колониальный ларец нашей родины будет обладать самой крупной жемчужиной! Наряду с Индией и Австралией весь мир признает «Полуденную Францию»!
Мое перо не берется описать волнение, сжавшее сердца присутствующих, когда напряженный голос креола провозгласил эти патриотические слова. В таких сценах каждый предпочитает сам испытывать живительную радость и ликование…
Золотой прииск начинался для робинзонов под счастливой звездой… Вечером устроили праздник. Индусы и негры плясали и пели, стреляли в воздух из ружей, горячительные напитки лились широким ручьем. Даже китайцы потеряли свою обычную угрюмость, их обезьяньи мордочки разгладились, и они развлекались, как никогда. Шумное и суетливое веселье не перешло, однако, границ разумного. Празднество длилось до глубокой ночи, но, когда на заре сигнальный рожок возвестил о начале трудового дня, никто не пропустил его мимо ушей.
Прииск пробуждался слегка утомленный, но радостный. День открывала важная процедура — «бужарон», распределение водки небольшими порциями. Затем следовала раздача продуктов питания. Пока
