Нечего было и мечтать подняться по течению Марони, чтобы попасть в Верхнюю Гвиану. Не потому, что им следовало остерегаться негров или индейцев. Появление сразу нескольких европейцев не может остаться незамеченным, здесь это целое событие, о котором, конечно, станут говорить. Новость быстро долетит до каторжной колонии, и неосторожно избранный маршрут вполне может стоить Робену свободы. Надо двигаться через лес. Речка текла на запад в нужном направлении, — значит, можно плыть по ней, используя все проходимые для лодки места. Привалы лучше устраивать возле источников, на открытых возвышенных местах, подальше от болот. Короче, только бы выбраться из тумана, как говорят моряки, а там и о дальнейшем можно подумать.
К сожалению, они вот-вот должны были расстаться со своим надежным помощником. Ангоссо выполнил все, о чем с ним договорились, и собирался возвращаться в деревню. Пирога принадлежала ему, и потому его отъезд означал для наших друзей почти катастрофу. Нужно было уговорить негра остаться — задача не из легких.
Что могли предложить в качестве вознаграждения наши робинзоны, которые сами-то ничего не имели? По сравнению с ними Ангоссо, выменявший на фактории Альбина вожделенные для него ножи, бусы, грошовые безделушки и хлопчатобумажные ткани, был настоящим богачом, капиталистом — и жаждал выставить свои сокровища перед соплеменниками.
Он отклонял мягко, но решительно все просьбы, и Робен уже смирился с тем, что ему не удастся упросить негра, как вдруг Никола совершенно случайно нашел выход из положения. Он не уловил ни слова из креольского наречия, однако понял по выражению лица патрона, что дела плохи.
— К чему эти долгие разговоры, — сказал он, обращаясь к бони. — Вы славный парень, я тоже, верно? А хорошие люди всегда могут между собой договориться.
Неподвижный, словно идол манитуnote 114 из черного дерева, Ангоссо слушал, не перебивая и, по-видимому, не понимая.
— В Париже в крайнем случае можно выдать вексель, найти денежного поручителя, но, я думаю, здесь такие бумаги не в ходу… Если вы согласны получить плату деньгами, я хорошо вам заплачу, да еще добавлю на чай.
— Деньги! — вмешался Робен. — У вас есть деньги?
— Клянусь Богом, есть! Завалялось в кармане несколько монет по сто су. Вот они, посмотрите, — он показал негру пятифранковую монету, — вам знакомы такие медальки, господин дикарь?
— О! — просиял Ангоссо, у которого глаза раскрылись шире некуда, ноздри раздулись, а нижняя губа отвисла. — Это кругляш!
— Ну он прекрасно знает наше серебро, этот наивный сын природы! Тогда все в порядке. Ангоссо называет кругляшом то, что наши уличные философы именуют «задними колесами»… Да, уважаемый лодочник, кругляш, два кругляша, три и даже четыре. Целое состояние в обмен на вашу яхту и ваши услуги… Ну что, по рукам?
— Муше, — вмешался Казимир, — муше, у вас клейменые деньги… Дайте бони две монеты, и хватит с него.
— Патрон, вы же знаете язык этих островитян, объясните мне, пожалуйста, что они разумеют под этими «кругляшами» и «клеймеными деньгами»?
— Все очень просто. Денежная единица в Гвиане — десимnote 115, но это не та монета в десять сантимов, которая имеет хождение в Европе, а старинный французский медный лиарnote 116, ценность которого здесь произвольно определяется в два су. Вот их-то и называют клеймеными деньгами. Их складывают в стопки по пятьдесят штук, как луидорыnote 117, такая стопка называется столбиком. Думаю, и это слово известно Ангоссо.
Бони быстро закивал головой:
— Да, да, знаю столбик! Дайте мне ваши кругляши, и я поеду с вами!
— Ну конечно же, любезный, я с радостью тебе их вручу. Только с одним условием. Две монеты — вот они, ты их получишь немедленно, а еще две — когда прибудем на место. Вот так я понимаю деловой уговор. Если согласен, то по рукам!
Робен растолковал негру предложение Никола. Бони хотел сразу завладеть всеми четырьмя кругляшами, но юноша был тверд.
— Мой милый, когда я нанимаю экипаж, то рассчитываюсь после поездки, а не до нее. Так что решай.
Чернокожий поторговался еще несколько минут, поспорил, но потом сдался.
Он с детским восторгом схватил две монеты, позвенел ими, покрутил, полюбовался и в конце концов упрятал в одном из тайников своих бездонных полотняных штанов-калимбе.
— Неглупо, приятель, — одобрил Никола. — Используешь свои пляжные кальсоны в качестве портмонеnote 118.
Но воздадим должное Ангоссо: взяв на себя обязательства, он тут же принялся их выполнять. Негр сноровисто завернул рыбу в широкие листья и уложил эти пакеты в средней части лодки, накрыл импровизированный камбузnote 119 зелеными ветками, свернул свой гамак, взял весло и расположился на корме, предварительно ощупав заветный уголок штанов, хранивший его сокровище.
— Мы выезжаем? — спросил он.
— Выезжаем, — ответил Робен, усадив жену и детей как можно удобнее.
Имущество путешествующей компании было — увы! — весьма скудно, перечень того, чем они владели, краток. Друзья не обладали кораблем, как их собрат и предшественник, легендарный Робинзон. Пускай и выброшенный на берег, но корабль — это целый мир, заключающий в себе все необходимое для жизни, его полные трюмы — надежда потерпевших на спасение.
Насколько тяжелее положение тех, кому в подобных условиях не хватает самых простых вещей, кто оказывается еще беднее, чем люди доисторических эпох с их примитивными орудиями и вооружением. Восемь беглецов, но четверо из них — малые дети, пятая — женщина, шестой — калека, несчастный старый негр… Из предметов первой необходимости в двух небольших ящиках лежало немного носильных вещей и белья, два коротких широких ножа, топор и мотыга без ручки — напоминание о сгоревшей хижине, да еще двустволка, подарок голландского капитана. Боеприпасы — два килограмма пороха (примерно четыреста зарядов), немного дроби и пуль.
Им предстояло все изобретать, все делать своими руками. Робен был полон надежд. Никола, тот вообще ни в чем не сомневался. Но положение тем не менее было весьма непрочным, чтобы не сказать более.
Пирога легко скользила по тихой воде узкой реки, которая вилась меж высоких зеленых стен. Время от времени крупный зимородокnote 120, величиной с голубя, взмывал в воздух с резким и прерывистым криком; гоняясь за насекомыми, жужжали пестрые колибриnote 121, сверкая на солнце ярким оперением, точно летающая россыпь драгоценных камней; с громким щебетанием порхали «крылатые чертики», болтливые и бесцеремонные, как сороки, но черные, словно дрозды. Яркий пучок многоцветных перьев тяжело пересекал свободное пространство над рекой, издавая оглушительные вопли: «Ара!.. Ара!..
Аррра!..'note 122 Этот крик избавляет нас от необходимости называть птицу. Какой-то почтенный отшельник распевал на четыре ноты: до, ми, соль, до, повторяя их с безошибочной точностью, пересмешник то и дело разражался резким хохотом, макаки и сапажуnote 123 гримасничали, балансируя на хвостах, а миллионы цикадnote 124, кузнечиков, сверчков изощрялись в музыкальных упражнениях, неутомимо растирая лапками жесткие надкрылья.
С обеих сторон глазам путников открывались чудеса тропической флорыnote 125. Сколько было цветов! Их многочисленные тычинки — бархатистые, шелковистые, изящные, воздушные — подымались пышными серебристыми или розовыми султанчиками.
Робен едва успевал сообщать детям названия растений, которые были ему знакомы; то и дело он наклонялся и срывал какой-нибудь причудливый цветок или ветку. Казимир и Ангоссо не прислушивались к его объяснениям. Согнувшись над веслами, они гребли изо всех сил, как будто стремились поскорее
