Я. Хорошо, в таком случае и я не имею ничего против того, что вы живете в этом доме, тем более что одна акушерка уже имела некоторое отношение к моему рождению. Уважаемая бабка Нанчика, – бог да простит ей грехи ее! – принимая меня в ту ночь, когда я родился, произнесла знаменательные слова: «Я, говорит, приняла уже больше трехсот младенцев, а такого головастого не приходилось еще принимать». Я, сударыня, уверен, что уважаемая бабка Нанчика выразила свою мысль фигурально, она хотела сказать, что в ту ночь родился великий человек.
И вот, видите, мне, как великому человеку, уж, видно, так на роду написано – иметь дело с акушерками. Впрочем, такова и вообще судьба великих людей, так как они у нас с большим трудом появляются на свет.
Умру? – Нет. – Умру? – Нет.
…………………………………
Хочу. – Нет. – Хочу. – Нет.
Хочу. – Нет![23]
Кордовский калиф Абдурахман Ш, желая сосчитать, сколько счастливых и радостных дней имел он за время своего пятидесятилетнего правления, насчитал всего 14. Но поверьте, Абдурахману легко было насчитать столько счастливых дней, так как он был калиф, а не сербский писатель.
Поверьте, сербский писатель коротает дни без каких бы то ни было радостей и без каких бы то ни было доходов.
А дни, быстрые как ткацкий челнок, убегают, не принося надежды, как говорил Иов.
И глазом не успел моргнуть, не успел еще, как говорится, и белый свет разглядеть, не нашел еще издателя, который согласился бы печатать собрание твоих сочинений, а кто-то уже стучит к тебе в дверь, и ты, ничего не подозревая, говоришь:
– Войдите!
И неслышными шагами входит смерть и говорит тебе хриплым голосом: «Пойдемте, чего вы здесь ждете, вы и так уже пережили всех ваших товарищей; ваши произведения давно в букинистических магазинах, а ваше имя уже забыто, чего же вы здесь ждете?!
– Минуточку, присядьте, прошу вас, я сейчас. Курите?
– Нет, спасибо, – отвечает смерть, – я не курю, и мне некогда ждать.
– Не сердитесь, прошу вас, сейчас я попробую вас развлечь. Что, если я, с вашего позволения, прочту вам свою самую последнюю героическую поэму?
– Нет, нет, спасибо, у меня нет времени!
– Ради бога, куда вы так торопитесь? Неужели там, на небе, так хотят меня видеть? Дайте мне еще немножко пожить. Мне так нравится на этом свете! Природа, любовь, жизнь, черные глаза, заход солнца, заря, звезды, фиалки, голубые глаза, лето, алые губы, зеленая роща… но, поймите же вы меня, вся пестрота природы, все, до жандармской формы включительно – все это прекрасно. Зачем же вы хотите оторвать меня от всего этого?! Ведь вы бы могли и обойти меня; вон господин советник Янко, он вполне мог бы вместо меня умереть, ведь, в сущности говоря, он вместо меня и жил, а человек уже все свои дела уладил и даже завещание написал. Хотите, я вам и адрес его могу дать?
– Нет, спасибо, не могу, – говорит смерть. – Верьте мне, пришла ваша очередь. Я и списки могу вам показать, если вам угодно.
– Ну, знаете, что касается списков, то вы имейте в виду, что в Сербии списки никогда не бывают в порядке, будь то армейские, избирательные или налоговые. И уж, конечно, если вы взяли эти списки в каком-нибудь нашем административном управлении. то я уверяю вас, что они неверны, у нас всегда можно увернуться и не платить налог, не служить в армии, так почему же бы и мне не вывернуться и не умереть.
– Нет, господин, чтобы убедить вас, что вы есть в списке, я даже подчеркнула вашу фамилию, – говорит смерть. – Вы ведь уже однажды заявляли о своей готовности умереть.
– Ох, вас ввели в заблуждение. Я не давал никаких заявлений в газетах, и вообще этим жанром литературы я не занимаюсь.
– Но, я сама читала в одном из ваших стихотворений такие строчки:
– Э, черт бы побрал эти стихи. Это же я писал только «ради рифмы», грустные стихи только ради рифмы и пишут. Но если все дело в стихах, тогда вам бы следовало сначала прихватить с собой того, кто написал:
Вот, пожалуйста, я вам и адрес сразу же могу дать.
– Нет, нет, господин, я не буду нарушать порядок.
На этом и закончится наш разговор, ведь нельзя же нарушать порядок!
Проведу я своей высохшей рукой по лицу и мысленно переберу все прекрасные сны своей молодости. Вспомню, как когда-то в детстве, играя в царя, я повел свое войско на войну и в той войне разбил у соседей окно, а потом меня дома так немилосердно били, что мои рыдания, вероятно, слышны были даже во Франции. Ох, детство, много я буду вспоминать о нем перед смертью, так как это единственное время, когда мне легко было стать даже царем. Скипетр – ветка бузины, корона – старый отцовский позолоченный колпак (главное, чтобы на голове было что-нибудь позолоченное), а народ – целая стая индюков и индюшек, самый лойяльный народ на свете! Бывало, пройду я мимо них и свистну, а они думают, что я бог знает какую умную речь сказал, и громогласно восхищенно кричат: «Пуй… пуй… пуй… пуй… пуй!»
Счастливое время!
Потом вспомнится мне, как я первый раз влюбился в черные глаза. Попытайтесь влюбиться в черные глаза, и вы увидите, какие чудные вам будут сниться сны!
А когда я обо всем вспомню, когда переберу в памяти всю свою короткую жизнь, погаснет на моих губах
