Обыкновенный человек

непоколебимым, как скала, в своих принципах.

Мицич. А все объяснится?

Дамнянович. Конечно.

Мицич. Понимаешь, я не хочу, чтобы эти люди считали меня каким-то проходимцем, но если сегодня все кончится, то можно и потерпеть.

Дамнянович. Пожалуйста, поверьте, мне тоже очень неприятно, что так получилось.

Мицич. Если сегодня все кончится, то… пусть будет так. У меня у самого дети, я понимаю. Только вы объясните все так, чтобы было видно, что я не по своей воле разыгрывал комедию.

Дамнянович. Боже сохрани! Мне не хотелось бы, чтобы на вас даже пылинка упала. Поверьте, век буду вам благодарен.

Душан (берет под руку Мицича, собираясь его увести). Вы, господин Мицич, даже прославитесь тем, что принесли такую жертву. Пожалуйста, если вы не возражаете, пройдемте вон туда, я вам все объясню. Я знаю, вы не будете сердиться, а наоборот, останетесь довольны, что помогли нам. (Уводит его.)

Мицич (смеясь). Что ж, может быть, и так. У нас в Сербии кто не по-людски поступает, тот обычно и прославляется.

Душан (уходя, оглядывается на Дамняновича). Жарко, я быстро на коне слетаю в город, через час буду здесь и или-или… (Уходят.)

IV

Дамнянович один.

Дамнянович. Это уже кое-что. Удивляюсь себе, как это я могу играть сразу две роли. Да не только две, а три, четыре, пять ролей! И самая тяжелая из них – роль обыкновенного человека. И хуже всего то, что я испытываю страшную ревность к Дамняновичу, которого так любит этот ангел. Мне остается или попытаться совершить новый побег, раз первый у меня сорвался, или сознаться ей… да, сознаться, что я Дамнянович. Я это сделаю, а она будет хранить тайну. Попрошу, и она будет хранить. Сохранит! У нее искренняя, благородная душа… душа поэта. (Садится и размышляет.) Нет… Нет смысла ей сознаваться… Может быть, я ее этим разочарую, может быть, из-за этого потеряю и то, чего добился. Чтобы укрепить ее любовь к Дамняновичу, которого она не знает, я должен завоевать ее любовь к себе, обыкновенному человеку, которого она знает. (Сидит, задумавшись.)

V

Зорка, Дамнянович.

Зорка (выходит из дому). Вам, наверное, снится сон?

Дамнянович (вздрагивает). Да, сударыня, я действительно вижу сон. Хотите, я расскажу вам его?

Зорка. Если вы желаете, чтобы я его объяснила, то говорю заранее, я не умею.

Дамнянович. Нет, я этого не хочу.

Зорка. Тогда скажите, что же вы видели во сне?

Дамнянович. Видел я необычный сон. Во сне мне явился прекрасный ангел, похожий на вас, с горячими устами, такими, как ваши, с детской улыбкой, такой, что всегда играет на ваших губах, и говорит мне звонким, как серебро, голосом, голосом, которым вы читаете эти стихи…

Зорка. Что говорит?

Дамнянович. Говорит: «Ты не Влайко Мицич, ты Жарко, Дамнянович».

Зорка. Хороший сон!

Дамнянович. Скажите, а что если бы это было правдой?

Зорка. А как это может быть правдой?

Дамнянович. Например, если бы мне нужно было по ряду важных причин называться здесь не своим именем, а взять имя Влайко Мицича.

Зорка. А ваш отец?

Дамнянович (про себя). Ух, этот проклятый отец! (Громко.) Но все же, если бы, несмотря на это, я действительно был Дамняновичем?

Зорка. Этого я представить не могу.

Дамнянович. А вы попробуйте.

Зорка. Хорошо, представила.

Дамнянович. И если бы сейчас я, уже как Дамнянович, повторил вам то, что говорил вчера?

Зорка. Я не знаю… (Смущена.)

Дамнянович. Пожалуйста, ответьте мне откровенно, любили бы вы меня тогда?

Зорка. Я… Да, я любила бы вас.

Дамнянович. А как же вы меня любили бы, если я обыкновенный человек?

Зорка. Не знаю.

Дамнянович. Вот видите, не знаете. Вы все еще отделяете поэта от обыкновенного человека, а вы должны поставить между ними знак равенства.

Зорка. Может быть, когда-нибудь, а сейчас не могу.

Дамнянович. А вы попытайтесь. Пусть я не Дамнянович, а кто-либо другой, только поверьте, он тоже