его вине ты не смог разом прикончить одного, а другой успел убежать в направлении главного жилья… Нет, подожди только! Я тебя научу разыгрывать филантропа!
– Хм! Ты на кого хочешь наговоришь с гору!
– Разве не правда? Этот господин Шоколад, видите ли, вздумал разыгрывать честного и порядочного человека… Ну а эти честные люди нам не нужны!
– Это – твое дело! Я умываю руки; во всяком случае я не берусь сводить с ним счеты; на меня в этом деле не рассчитывай!
– Да я всажу свою саблю в живот каждому, кто только вздумает встать на мое место! Я сам хочу с ним разделаться, и ты увидишь, как я его обработаю!
Столько было ненависти и злобы в лице и голосе старого негодяя, что даже Геркулес, этот закоренелый разбойник, и тот невольно содрогнулся при последних словах.
– Помнишь, – продолжал Луш, – ты еще спрашивал меня, когда мы, захватив этих трех молодцов врасплох, повалили и связали, зачем я сунул свою саблю в огонь!
– Я не мог понять, зачем тебе понадобилось превратить блестящий стальной клинок в какую-то железную кочергу!
– Вот увидишь! Смотри, сабля эта раскалилась добела, а теперь я хочу ею перепилить ему шею! Понял теперь? Эй, вы там, тише! – заревел Луш, обращаясь к остальным, и на мгновение грозный окрик его покрыл шум и гам оживленной ругани и шуток каторжников. – Я обещал вам под конец пирушки интересное зрелище, даровое представление! .. Подходи ближе! Плата ни с кого не взимается! Знайте это!
С этими словами старый Луш, выйдя из гамака, неверной поступью пьяного человека приблизился к костру, взял за деревянную рукоятку саблю, весь клинок которой был скрыт под горячими углями костра и теперь горел, как огненный меч архангела.
– Ну, теперь мы с тобой посчитаемся, Шокол…
Но слово замерло у него на устах, и раскаленное оружие выпало из рук. Он попятился назад, как будто наступил на какого-нибудь гада. Луш совершенно остолбенел при виде человека высокого роста, с ружьем за спиной и скрещенными на груди руками, который, словно грозное привидение, вдруг точно вырос из-под земли.
Крики проклятия замерли на устах остальных разбойников, которыми тоже овладел ужас.
На прогалине воцарилась мертвая тишина.
– Я запрещаю вам трогать этого человека, – звучно и властно сказал незнакомец на чистейшем французском языке.
ГЛАВА VIII
При последних словах молодого человека, неожиданное появление которого ошеломило негодяев, чары рассеялись, и Геркулес первый овладел собой.
– А-а, да ты один! Так подожди же! Я переломлю тебя, как спичку! – бешено заревел он.
Но Шоколад, видя опасность, грозившую его нежданному защитнику, закричал:
– Перережь мои путы, и нас будет двое!
– Сюда! – скомандовал в этот момент Шарль.
На этот призыв негры и индейцы, скрывавшиеся за деревьями, кинулись вперед со своими ружьями и сарбаканами.
– Тысяча чертей! – воскликнул Луш. – Мы попались! Спасайся, кто может!
– Стой! – крикнул Шарль своим командирским голосом. – Сдавайся, не то вы все до единого погибли!
В этот трудный момент Геркулес проявил способности, которых ни сам он, ни кто другой в нем никогда не подозревал. В мгновение ока смелый план созрел в его голове.
– Хорошо, хорошо! – забормотал он сердитым, недовольным голосом. – Покончим дело миром! – затем шепотом добавил, наклоняясь к самому уху Луша: – Ты с товарищами встань за моей спиной и по моему знаку беги к быкам!
Между тем Геркулес оперся об один из столбов старого строения, как бы для того, чтобы обезопасить себя со спины; вдруг он выпрямился, напряг свои сильные мускулы и вскрикнул торжествующим голосом:
– Бегите, друзья! Они попали в западню!
Действительно, в этот момент ветхая хижина рухнула, погребая всех семерых врагов под кучей обломков, щепок, старой листвы, гнили и мусора.
Пока колонисты выбирались из-под этой бесформенной груды, каторжники и мулаты, выбежав на прогалину, в несколько прыжков очутились возле быков, которыми так умилялся еще недавно Луш. То были двенадцать низкорослых волов, привязанных бок о бок к кольям, вбитым в землю, и стоявших неподвижно, как вкопанные. Это было по меньшей мере странно ввиду обычно столь неукротимого нрава этих животных, этих диких детей саванны… Но несчастные животные поневоле забыли свой буйный нрав. У каждого из них было продето сквозь ноздри веревочное кольцо или глухая петля, а оттуда шли еще другие две веревки, так что образовалось подобие веревочных удил, приспособленных не ко рту, а к ноздрям, то есть к самому болезненно чувствительному месту животных.
Нетрудно себе представить, что этот варварский способ быстро усмиряет их буйную и непокорную натуру.
