В этот момент протяжный звук трубы, похожий на жалобное мычание вола, раздался с другого конца деревни. Лицо негра озарилось свирепой радостью.
– Наша взяла! Переворот свершился!
– Да здравствует Диего! .. Да здравствует наш вождь и повелитель!
– кричат во всю глотку люди, столпившиеся кругом того места, где все еще бьется и корчится от боли искалеченный мулат.
– Да здравствует Диего! – доносятся издали диким воем голоса палачей, вероятно, уже закончивших свою кровавую работу.
И вдруг вся улица заполнилась людьми. Откуда-то появились мужчины, не принимавшие участия в бою, чернокожие и мулаты, женщины, старцы и дети, всего человек 500 – 600.
Все они, как по команде, признавая свершившийся факт, кричат с усердием, доказывающим удовлетворение или, быть может, только свидетельствующим о здоровых голосовых связках.
– Да здравствует Диего! Да здравствует наш повелитель, наш вождь!
На эти крики Диего, желая, вероятно, еще более возвысить свою новорожденную репутацию доброго господина и свою популярность, обращается к манифестантам и, опираясь на свой жезл, набалдашник которого светится, как алмаз, говорит:
– Благодарю вас, друзья, что вы добровольно избрали меня своим вождем и господином!
Это слово «добровольно», против которого красноречиво протестуют груды кровавых тел, лежащие на улице, вызывает громкий, скорее добродушный, чем недоброжелательный смех.
Не смущаясь, однако, этим смехом, вождь продолжает ласковым и чрезвычайно мелодичным голосом, свойственным многим неграм и резко контрастирующим с их нередко чрезвычайно грубой натурой и крупным телосложением:
– Я сказал вам, друзья, что у вас будет добрый господин, и докажу это сейчас же! Что сделал вон тот, кого вы видите там валяющимся на земле, как боров, когда шесть месяцев тому назад вы признали его своим господином? Он забрал себе все богатства своего предшественника, он присудил себе одному и его хижину, и его запасы, и его тафию, и его золото!
– Да! .. да! .. это правда!
– А я, заместивший его, по вашей воле и желанию, отчасти, но главным образом по моей собственной воле, буду великодушен. Я ничего не хочу для себя! Слышите? Ничего! Хижина его пусть остается вам: займи ее, кто хочет! Его орудия охоты и рыбной ловли поделите между собой. Разыграйте по жребию его челноки и коней! Поделите между собой его сушеную рыбу и другие припасы. Выпейте его тафию и возьмите себе его золото! Я все отдаю вам! Сокровища тирана принадлежат народу!
При этих словах, которых, вероятно, никто не ожидал, энтузиазм толпы достиг своих крайних пределов.
Толпа, до того довольно спокойная и безучастная, вдруг точно обезумела. Громкие крики и возгласы перешли в дикий вой, и все, мужчины, дети, женщины и старики, предвкушая богатую поживу, принялись исполнять какой-то безумный танец.
Несколько человек из числа убийц, уже пьяные от выпитого раньше вина, с воем устремились к красивой большой хижине, стоящей посредине деревни, в тени нескольких великолепных бананов. Вслед за ними хлынула и толпа.
Между тем Диего и человек шесть из его приспешников остаются подле раненного врага, который за все это время не издал ни звука.
Хижина в несколько минут была разграблена дотла. Грабители, уверенные в том, что сумеют найти все остальное и после, набросились главным образом на тафию. Запасы ее, как ни были велики, исчезли удивительно быстро, поглощенные с жадностью и проворством, свойственными неграм и некоторым индейцам.
Хмель овладел всеми, этот ужасный хмель дикарей, усиливаемый раскаленной температурой тропиков. Некоторые, не сумев соразмерить дозу со своими силами, с минуту шатаются из стороны в сторону, едва держась на ногах, затем принимаются бегать, как угорелые, издавая какие-то нечленораздельные звуки, и валятся, как подкошенные, кто где. Другие, более благоразумные или более расчетливые, расположились тут же на траве и пьют постепенно, растягивая наслаждение и отдаляя момент полного бесчувствия. Наконец, третьи, люди обстоятельные, осматривают тщательно все помещение: каждый ящик, ларец, каждый темный угол, отыскивая золото. Вскоре глухой ропот и негодование, граничащие с возмущением, раздаются в стенах хижины павшего властелина. Его ярко украшенные сундуки, лари, в которых хранилась одежда, перерыты, корзины с плодами опрокинуты, запасы зерна высыпаны на пол; даже все сосуды, чашки и фляги – все обыскано, но золота нигде нет.
Что тафия, когда в данный момент человек уже не в состоянии больше пить?
Золото! Это завтрашняя тафия, это – тафия, когда угодно и сколько угодно; это – беспечная, беззаботная жизнь в будущем! Горе тому, кто его так хорошо запрягал, так схоронил свои громадные сокровища, о которых все знают, но никто не может найти!
Обманутые в своих ожиданиях, громилы бегут, обезумевшие, в поту, вне себя от бешенства, к Диего, который сохранил до сих пор полное хладнокровие.
– Господин, нас ограбили! – вопят они.
– Кто вас ограбил, друзья? Кто осмелился отнять у вас что-либо?
– Это он! Он! – кричат одновременно двадцать голосов, дышащих бешенством и злобой. – Он похитил все золото!
– Смерть! Смерть ему, он нас обокрал!
– Я так и думал, – говорит Диего, усмехаясь с видом всезнающего мудреца, – и вот почему сейчас помешал вам убить его. Труп нем, а живого мы заставим говорить!
– А если он не захочет сказать?
