австрийцев, измученные стойкостью противника, воткнули штыки в землю, не желая продолжать битву.
Пушки грохотали, сотрясая воздух и поливая свинцовым дождем деревья и дома, поля и сражавшихся на них людей.
В Кавриане шла настоящая бойня. Полковника Дуайя тяжело ранило. Пытавшийся объединить разрозненные части своего полка полковник Журжон был убит. Командир Сорок шестого полка полковник Брутто скакал впереди своих батальонов, когда осколком от разорвавшегося снаряда пробило ткань флага; другой попал в голову командиру.
Тюркосы творили чудеса военного искусства. Ничто не могло остановить их натиск — ни потеря пятисот солдат, ни гибель командира полковника Лора, о воинской доблести которого ходили легенды по всей африканской армии. Впрочем, арабы жестоко отомстили за смерть любимого полководца.
Семьдесят восьмой полк атаковал башню и кладбище. Орудийные залпы не остановили порыв французов.
— Сомкнуть ряды! В штыковую!
Восемьдесят седьмой полк, обстрелянный из пушек, продолжал наступление.
— Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды! В штыковую! — эхом прокатилось по войскам.
Сотый полк штурмовал деревню. Полковника Абатюсси убило осколком разорвавшегося снаряда. Потеряв половину численного состава, полк перестроился. Из-за домов на наступавших обрушился град пуль. Орел на ткани доблестного штандарта вмиг был изрешечен пулями, знаменосец — тяжело ранен. Солдат Толе подхватил знамя, но в ту же минуту упал с пробитой головой. Удержал стяг старый сержант Бураке, получивший награду еще за битву в Крыму.
Несмотря на героические усилия, у французских солдат не было уверенности в победе. Враг не уступал ни в силе, ни в храбрости. Дивизия Винда дралась уже восемь часов подряд. Бойцы падали с ног от усталости, жары и жажды. Чтобы дать им передышку, кто-то должен был принять огонь на себя. На это решилась кавалерия. Восемь полков под командованием генерала Дево пришли на помощь своим соотечественникам. Прозвучала команда, заставившая вздрогнуть чистокровных скакунов:
— Заря…жай!
Пронзительно затрубили рожки; полки гусар, африканских и французских стрелков, перескакивая через рвы и овраги, заборы и виноградники, смерчем обрушились на австрийцев. Белые мундиры перестроились в квадрат. Войско в таком боевом порядке подобно двигающейся крепости, утыканной ружьями в два ряда, из которых ведется беспрестанная стрельба. Напарываясь на штыки, смертельно раненные кони сбрасывали своих седоков, и те кубарем летели в пыль. Но солдаты смыкали ряды и вновь бросались в атаку. Напрасно вражеская батарея открыла яростную стрельбу из гаубиц, Первый полк африканских стрелков, несмотря на огромные потери, уже проник в глубь австрийского боевого построения.
Африканцы рубились не жалея сил. Под их бешеным натиском артиллеристы, бросив свои гаубицы, кинулись наутек.
Шаг за шагом французская армия приближалась к массиву[149] Сольферино. Предстоял штурм башни. Зуавы, построившись перед кипарисовой аллеей, ожидали приказа. Старина Раймон курил свою вечную трубку; Обозный прикладывал платок к кровоточащему левому уху, которое задела пуля. Оторва в тунике нараспашку, уперев острие сабли в край ботинка, стоял перед своими подчиненными. Подбежал Питух с флягой.
— Капитан, не желаете глоточек?
— Можно.
Фляга перешла к Обозному, потом — к Раймону, который, отхлебнув, вернул ее капитану.
— Черт побери! Пить хочется, как будто во рту раскаленная лава! [150] — сделав глоток, Жан передал флягу стоящему рядом солдату.
— Передай товарищам! Эх, если бы наш бедный Франкур был здесь!
— Да… — подхватил Обозный. — Хорошо, если он в плену, а не погиб. Пока жив, буду помнить о нем…
Звук рожка не дал юноше договорить.
— Смирно!
Зуавы замерли в тревожном волнении. Каждый понимал: сейчас начнется беспощадная схватка с врагом, и все желали, чтобы это был последний, решающий штурм.
Прозвучали сигналы трубы:
После томительной паузы тишину нарушил громкий голос командира:
— Вперед! В атаку!
И через несколько секунд — «Заряжай!».
Бешены й бой барабанов заставлял сильнее стучать сердца зуавов.
Полк устремился к старой квадратной башне, проклятой «Итальянской шпионке», которую плотным кольцом окружили белые мундиры.
Затрещали ружья, кося передние ряды африканцев. Затем заговорили пушки, и в наступающих полетели снаряды. Первый штурм был отбит, и полк вернулся на прежнюю позицию.
— Вперед! Черт побери! Вперед! — надрывались офи церы.
Без устали стучали барабаны, пели горны. Зуавы предприняли новую атаку, и вновь яростный огонь неприятеля заставил их отступить.
Выбрав момент, австрийцы перешли в контрнаступление. Завязался рукопашный бой. Знамя французов выпало из рук знаменосца. Его подхватил старый сержант из почетного караула, но вскоре был застрелен. Трижды знамя поднимал кто-нибудь из солдат, и всякий раз пуля настигала смельчака.
У Обозного вдруг заклинило карабин. Зуав в раздражении дергал затвор — все напрасно. Толстяку ничего не стоило заменить испортившееся ружье. Оружия на земле валялось предостаточно. Но такая мысль даже не пришла ему в голову. Бывший крестьянин из Боса привык бережно относиться к амуниции. Не обращая внимания на свист пуль, он спокойно разобрал карабин. Прочистив его и устранив неполадку, толстяк зарядил ружье и огляделся. Ситуация вокруг изменилась.
Теперь знамя было у Оторвы, белые мундиры окружали его. Капитан стоял с непокрытой головой, в тунике, до лохмотьев изрубленной саблями, крепко сжимая древко флага. Молодой австрийский лейтенант уже протянул руку, чтобы вырвать знамя, но француз ударом сабли отрубил врагу руку.
Увидев, что и командир и знамя в опасности, Обозный бросился на выручку. На бегу, приложив ружье с полной обоймой к плечу, он все стрелял и стрелял по белым мундирам. Выстрелы достигали цели — уже с десяток австрийцев лежало на земле. Сильный удар свалил толстяка с ног, но, и лежа на земле, он продолжал стрелять. Знамя полка было спасено.
— Спасибо, дружище! — Бургей крепко пожал руку босеронцу.
Французам удалось пробить брешь в построении противника. Среди австрийцев возникла паника. Питух с перепачканным кровью лицом, не переставая трубить, первый ринулся на прорыв. Остальные последовали за ним. Роты, батальоны и полки перешли в наступление.
Наконец-то зуавы взяли реванш. Ловко орудуя штыками, «шакалы» теснили противника, сдававшего шаг за шагом свои позиции.
Подошли гвардейские стрелки. Они уже отбили у врага кладбище и часть массива и теперь рвались к старой башне. Это был большой успех, но еще не победа. Враг не думал сдаваться.
Два события, происшедшие одно за другим, изменили ход сражения. Когда австрийские войска снова пошли в контрнаступление, их противники применили новое оружие — пушки с нарезными стволами, которые тогда были на вооружении только у французской армии. Снаряды разорвались в самом центре вражеского тыла, произведя большие разрушения, убив и покалечив множество солдат. Австрийцы, не ведая о столь дальнобойном оружии, решили, что окружены. Смертельно напуганные, они стали отходить, как вдруг из старой башни раздалось два мощных залпа. Грохот был такой силы, что у воинов заложило уши. Белыми мундирами овладела паника: неужели они в ловушке?
В это время с другой стороны ружейные залпы ударили по полку Густава Ваза, сильно пострадавшему в боях.
— Мы погибли! — отчаянье кричали австрийцы, бросая оружие. — Французы заняли башню!
