– А жареная говядина с луком? – спрашивает Пьер раздувая ноздри.
– Жарится.
– А! .. Заморим, значит, червячка.
– Сейчас! ..
Чай, сигары, говядина, лук! .. Откуда у наших друзей вся эта гастрономическая роскошь? Откуда у Фрикэ чернила, перья и бумага, ведь мы оставили его среди дикарей с попугаем на плече?
Еще одну минутку терпения – и наши читатели будут вполне удовлетворены.
Первая часть завтрака прошла в молчании. Три Робинзона, – мы имеем полное право назвать так людей, находящихся на необитаемом, хотя снабженном провизией острове, – три Робинзона отдали должное жаркому, и молчание было нарушено лишь после того, как Пьер, основательно подкрепившись, выпил последнюю каплю ароматной наливки, предварительно добавив в нее приличное количество превосходного рома.
– Ну, матрос, что нового в твоем корабельном журнале?
– Для тебя ровно ничего. Я окончил рассказ о приключениях, случившихся с нами с того дня, как мы простились с жителями Новой Гвинеи и до настоящего времени; мне остается только запечатать письмо и сдать на почту.
– Хорошо, что почтамт недалеко.
– Да, но скоро ли придет почта, чтобы взять письмо и заодно захватить нас? – грустно возразил молодой человек.
– Потерпи, сынок, потерпи! С нами бывало и хуже, а это еще ничего.
– Еще неизвестно, что будет впереди.
– Ну вот! Ты, право, сегодня какой-то нехороший. Меланхолия, что ли, на тебя напала?
– Я просто скучаю.
– А мне разве весело?
– Мне не легче от того, что тебе тоже невесело. Я понимаю, что ты стареешь здесь, хотя мы и купаемся, как сыр в масле.
– Что мне пришло в голову: не почитаешь ли ты свой журнал? Мы скоротали бы время.
– Это было бы неплохо, но боюсь, что это покажется тебе неинтересным.
– Глупости! Ты рассказывать молодец. Я всегда удивлялся твоему умению.
Парижанин расцвел. Он улыбнулся, собрал разбросанные листы, сложил их по порядку, сел на землю и начал читать.
«Старый дружище!
Со времени моего последнего письма с острова Суматры, нас преследуют несчастья и… »
– Ну, зачем же несчастья? – резко перебил возмущенный таким началом Пьер де Галь. – Дела в настоящее время идут как нельзя лучше.
– Если ты будешь перебивать меня с первой же строчки, я никогда не дочитаю до конца. Ведь я рассказываю не о том, что теперь, а о том, что было два месяца назад.
– Твоя правда, – сказал сконфуженный Пьер. – Я сболтнул вздор. Впредь постараюсь держать язык за зубами. Продолжай!
Фрикэ продолжал:
«И если будет так продолжаться, то мы рискуем наткнуться на приключения еще более удивительные, чем те, которые я вам сейчас опишу. Судите сами. Как вам известно, мы поплыли из Суматры в Макао за китайскими кули для нашей колонии. Мне помнится, я писал вам об этом в Париж перед самым отъездом. Дела шли великолепно, как вдруг жулик-американец, капитан корабля, перевозившего кули, позавидовал нашему приобретению. С полнейшей бесцеремонностью засадил он нас, не долго думая, в трюм, чтобы голодом вынудить нас отказаться от рабочих в его пользу. Отсюда вижу, как вы дергаете себя за усы и грозно ворчите, поглядывая на свою саблю: „Эх, если бы я был там! “ Все равно было бы то же самое, мой старый друг. Вас точно так же связали бы, как и нас, и ваш авторитет полетел бы к черту. Но все это ничего. Не буду распространяться о кораблекрушении, когда мы чуть не утонули, будучи заперты в трюме. Спасшись чудом, мы высадились на остров, населенный каннибалами, и все триста наших китайцев были съедены, чему мы, при всем желании, не смогли помешать. Нам удалось уйти из этого проклятого места в отнятой у негодяев пироге и прибыть в Новую Гвинею. Этот остров вам известен; жители его такие же любители человеческого мяса, как и ваши старые враги, канаки Новой Каледонии. Опять та же история. Ни одной души человеческой – все людоеды. Кое-как, однако, мы выбрались целы и невредимы из этой вынужденной экспедиции, пожив в домах, построенных на сваях среди воды, поев саго, поохотившись на райских птиц и сохранив жизнь двум дикарям, которые чуть-чуть не были съедены. После того мы распрощались с Узинаком, честным папуасом, подружившимся с нами, и направились в Торресов пролив. Мы ехали в туземной пироге. Провизии было запасено вдоволь на троих. (Да, я и забыл тебе сказать, что дорогой мы прихватили с собой китайчонка, который чуть не был зарезан). Четыре дня плыли благополучно. На пятый появились признаки бури. Мы были в открытом море. К берегу пристать было нельзя; приходилось плыть вперед, тем более, что ветер относил нас от земли. Пьер убрал мачту, а парус из саговых волокон мы приспособили вместо крыши для пироги, сделав в нем три отверстия, чтобы можно было высунуться до пояса. Приготовившись так, мы стали ждать урагана. Ждать пришлось недолго. Ветер, начавший крепчать за полчаса перед тем, превратился в бурю. Небо почернело, как сажа. Наша скорлупа, подхваченная, словно смерчем, понеслась с быстротой курьерского поезда. Загремел гром, засверкали со всех сторон молнии, – словом нас оглушило и ослепило, точно мы находились под выстрелами стотонной пушки. В смысле легкости пирога вела себя отменно. Она плавала, как пробка, и не зачерпнула ни капли воды благодаря тому, что мы постарались прикрыться парусом, который был непромокаем, как брезент. Нельзя было понять, куда несет нас шквал. Невозможно даже обменяться хотя бы словом. Ветра мы не особенно боялись, но зато опасались натолкнуться на риф. Чудо, что этого не случилось. Буря длилась два дня без перерыва. За это время мы едва успевали урывками перехватить кусочек-другой саго. По временам пирога
