сказать, что древние греки знали, как с помощью амаранта продлить жизнь. — Он угостил меня подлым тычком в бок. — И твой старший повар наверняка в курсе.
— Господи, Марко, ты видел, чтобы кто-нибудь из бессмертных греков разгуливал по улицам?
— А как бы я их узнал? — наморщил он лоб. — Но это не все. Опиум не для супа. Он сильное болеутоляющее, и его можно приобрести в аптечных лавках. Но некоторые пользуются им для удовольствия и не могут остановиться, пока он их не убьет. Опиуму не место на кухне.
Черт! Я всегда восхищался находчивостью Марко, его умением раскапывать то, что ему требуется, соединять отдельные крупицы сведений воедино и использовать к своей выгоде. Но, вооруженный этим даром, он начал выведывать секреты старшего повара, и это меня пугало.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — буркнул я.
Марко, откинувшись назад, оперся на локти.
— Думай как угодно. Но у твоего старшего повара рыльце в пушку и я хочу понять, в чем дело.
— Марко…
— Открой глаза! Он что-то знает о книге и непременно попадется. «Черные плащи» рыскают повсюду. — Мой товарищ выразительно провел ладонью по горлу. — Но мы незаметны, Лучано. Мы никто. Если отыщем книгу, то сможем с ней скрыться. Окажем твоему старшему повару услугу. Если он покупает опиум, то не такой уж он невинный.
У меня похолодело в животе. Франческа решила, что опиумный суп — шутка. А синьор Ферреро так мне и не объяснил, каким образом пользуется этим ингредиентом. Если опиуму не место на кухне, зачем он его держит? Неужели у хранителей иные, более темные цели, чем те, о которых он мне рассказал? И он собирается втянуть меня в какое-то грязное дело? Но для чего бы ему ни требовался опиум, я не мог позволить, чтобы Марко заметил мое смущение, и сказал:
— «Черные плащи» не интересуются старшим поваром, и тебе нечего нос совать.
— Большая шишка? — покосился на меня товарищ. — Большая шишка знает все, чем интересуются «черные плащи». Слушай меня внимательно, синьор Большая Шишка. Я добуду эту книгу — с тобой или без тебя. — Он щелкнул себя по подбородку.
— Марко, я понятия не имею, что нужно «черным плащам», но это был не амарант. Я переписал слово «аманита» — обычный гриб. А опиум он держит от боли. У него случаются приступы мигрени.
— Я на это не куплюсь. Ты по-прежнему защищаешь своего старшего повара, раб.
— Раб? — Почему он обращается со мной подобным образом? — К твоему сведению, меня повысили и сделали овощным поваром. — Я тут же пожалел о своей болтливости, но было поздно.
Марко сковырнул болячку с руки.
— И когда же ты собирался мне об этом сообщить? А я считал, что мы с тобой партнеры.
— У нас для партнерства нет никакого повода. Старший повар ничего не знает об алхимии. А я тем более. Оставь меня в покое, ты стал невыносим.
Когда я уходил, он крикнул мне вслед:
— Это еще не конец. Ты мой должник, Лучано.
Меня разрывало желание сообщить Франческе о своем повышении, и я направился в ряд оливок. Овощной повар — это должно произвести впечатление. Я хотел посмотреть, как у нее удивленно поднимутся брови и на лице появится обворожительная улыбка, но вспомнил, что солгал, будто уже работаю овощным поваром.
Я застыл напротив ковровой лавки, стараясь придумать предлог, чтобы заговорить с ней. Внутри щелкал счетами хозяин, вычисляя стоимость покупки, а рядом стояла женщина и поглаживала рукой богато украшенную кайму. Этот купец каждый день разговаривал с женщинами, поскольку те хотели услышать о его коврах. А о чем хочет услышать Франческа?
О жизни.
Запертая в монастыре, она мечтает услышать о том, что творится в мире, и с интересом внимает слухам о книге — как дож стремится достичь бессмертия, а «черные плащи» хватают для Ландуччи людей. Я могу рассказать ей о своей поездке в Рим, где видел самого Борджа и леопарда на его кухне. Что-то подсочинить, чтобы произвести впечатление и удивить ее. Я понесся по ряду оливок, присматриваясь к людям перед каждым прилавком, но ее нигде не было. Может, она делает покупки в другом месте? Я проталкивался через прилавки торговцев рыбой, где в утренних лучах солнца сардины сияли словно серебряные монеты. Окунулся в толчею фруктового и овощного рядов, над которыми стоял аромат сада с привкусом соли. Здесь были все, кого можно встретить на Риальто: греки, германцы, турки, африканцы, арабы, люди с Востока — все, кроме Франчески. Вынырнув из сумрака улицы переписчиков, я вновь оказался в ряду оливок. Обманщица Венеция сыграла со мной свою шутку.
Понуро пройдя по шаткой деревянной набережной, я сел и стал рассматривать гондольера — его ярко-красную полосатую рубашку, — на фоне голубого неба ладью, плывущую по зеленой глади, прислушался к журчанию разрезаемой носом воды. Церковные колокола созывали верующих на позднюю утреннюю молитву. Поняв, сколько времени, я бросился на улицу пекарей и там увидел грузную мать- настоятельницу с незнакомой инокиней с одутловатым лицом и полной корзиной хлеба и булочек. Франческа, судя по всему, была все еще наказана за свое расположение ко мне.
Все поручения я выполнил, и мне захотелось узнать, где живет моя возлюбленная. Поэтому я решил последовать за монахинями.
Монастырь представлял собой средневековое здание с окнами в форме замочных скважин. Он стоял на тихом канале и прятался за грозной каменной стеной, увитой зарослями жасмина с темно-зеленой листвой и мелкими цветочками, белыми, как вуаль невесты. Здание скорее всего построили в качестве второго дома какого-нибудь турецкого торговца, и небольшие комнаты для женщин из его гарема легко превратили в кельи монахинь. А помещения побольше, некогда предназначавшиеся для развлечений, теперь служили общим залом и часовней.
Мать-настоятельница подошла к кованым воротам, и в тот момент, когда она поворачивала в замке массивный ключ, я заметил сквозь металлические завитки Франческу. Она стояла на коленях среди грядок и со скучающим лицом выдергивала сорняки. Услышав звук открывающихся ворот, Франческа подняла голову и, увидев меня, помахала рукой из-за спины настоятельницы. Пока створы не закрылись, я показал ей на маленькую боковую дверь, и мне почудилось, будто она ответила едва заметным кивком и вернулась к работе. Я вовсе не был уверен, что не ошибся, и тем не менее…
Нельзя упустить шанс повидаться с ней; поговорить наедине. Я сел на землю под нависающими ветками жасмина и привалился к древней стене. Представлял, как Франческа выскальзывает ко мне из боковой двери, и душу грело приятное ожидание. Опасаясь, что нас обнаружат, мы будем шептаться как заговорщики, пленительно склонившись друг к другу головами.
Время шло, мое волнение постепенно улеглось. Старший повар знал, что у меня на улице остались друзья, и давал мне немного свободы, если я справлялся с дневными обязанностями. В качестве повара я пользовался большей самостоятельностью, чем во времена ученичества.
Устроившись поудобнее, я вытянул ноги и принялся срывать белые цветы. От влажной жары, приглушенного журчания воды и насыщенного запаха жасмина меня потянуло в сон.
Я очнулся, когда монастырский колокол возвестил о наступлении полдня. Вокруг меня валялись белые цветы, а солнце стояло прямо над головой. Я ушел с кухни больше часа назад, и теперь, встревожившись, почувствовал, что больше ждать не могу, подошел к деревянной двери и заглянул в вырезанное на уровне глаз небольшое прямоугольное отверстие. Франчески нигде не было.
Ждать, рискуя вызвать гнев старшего повара, или уйти и потерять Франческу? Я был узником надежды и, вышагивая взад и вперед, сочинял, какие препятствия могли встретиться на пути выполнения моих заданий: длинные очереди на рынке, перекрывшая улицу церковная процессия, прежние друзья, решившие со мной поздороваться. Но через несколько минут маленькие воротца, слава Богу, открылись ровно настолько, чтобы стало видно ее лицо — прекрасное, как заря.
— У нас два часа сиесты, — прошептала Франческа. — Я не могу спать и в это время плету кружева. Но ненавижу тишину. — Она оглянулась. — Торопись, нельзя, чтобы меня поймали.
При виде ее я моментально поглупел.
