— Благодарю, доктор! Что вы думаете об этой странной и внезапной болезни?
— Я еще ничего не знаю. Температура низкая, конечности холодные, пульс слабый, но непрерывный… Все тело сковано, но рефлексы [229] сохранились. В общем симптомы, обескураживающие после первого осмотра, конечно, беглого и поверхностного. Я велел сделать инъекцию кофеина и буду продолжать наблюдение.
— Это очень опасно, доктор?
— Да, мадам, очень! Любой другой уже умер бы. Но этот больной обладает сверхчеловеческой выносливостью.
Мадьяна в ужасе слушала врача, предчувствуя близкую катастрофу. И все же, несмотря на мрачный хаос [230] мыслей, которые теснились в мозгу девушки, в конце разговора все-таки появилась слабая надежда. Ее жених не умер. Необычайная выносливость спасла его. Невеста еще раз отведет беду от друга, теперь с помощью науки.
Мадьяна уцепилась за эту надежду, немного приободрившись. Она обещала молчать и, верная данному слову, не проронила ни звука, обратив к врачу взгляд, полный горячей мольбы, который как бы говорил: «Верните ему жизнь!»
Тут она заметила санитара. Вид у него был недобрый: рот перекошен в злобной усмешке, глаза беспокойно бегают, иногда с любопытством останавливаются на больном… Девушка почувствовала к каторжнику инстинктивное отвращение, смешанное с чувством страха перед этой зловещей личностью.
Мадьяна сделала знак настоятельнице, отошла с ней в сторону и тихим, как дыхание, голосом сказала:
— Матушка! Вы столько сделали для меня… окажите еще одну милость.
— Говорите, дитя мое.
— Меня приводит в ужас этот санитар. Именем вашей дружбы ко мне и моей почтительности к вам умоляю: удалите его. Позвольте мне заменить санитара и не покидать больше жениха, быть ему преданным и внимательным стражем.
— Но у вас горячка.
— Она уже как будто прошла. Я сильна и полна бодрости, как никогда.
— Хорошо, будь по-вашему! Вы заставляете меня, дитя мое, делать все, что ни потребуете. Когда доктор уйдет, я отошлю санитара.
Вскрик врача прервал беседу.
Больной сделал легкое движение. Взгляд его оживился, губы что-то прошептали. Доктор наклонился, приблизил ухо к его рту и услышал слово, от которого он подпрыгнул:
— Яд!
— Яд? Это проясняет ситуацию.
Обессиленный минутным напряжением, Железная Рука снова стал неподвижным умирающим.
— Быстро, — приказал врач, — быстро! Рвотного… желудочную трубку… теплой воды.
— В чем дело, доктор? —спросила монахиня, когда санитар отправился искать требуемое.
— Больной сказал, что он отравлен. Надо, чтобы его вырвало. Нужно очистить и промыть желудок, выяснить природу токсического [231] вещества.
После своего недолгого возвращения к жизни Железная Рука опять стал пугающе недвижим. Казалось, он ничего не видел и не слышал. Дыхание было едва уловимо, хотя пульс все время прослушивался. Мадьяна сидела совершенно разбитая. Слезы жгли глаза, рыдания подступали к горлу и душили ее; она смотрела на Поля, беспомощная и отчаявшаяся.
Вернулся санитар с желудочной трубкой и медикаментами. Монахиня и доктор выбивались из сил, чтобы отнять больного у смерти. Тягостно текло время. Лекарство сделало свое дело. Операция, произведенная над больным, удалась. Но он не испытал облегчения.
Врач качал головой и думал:
«Яд уже проник в организм. Во что бы то ни стало нужно вернуть силы этому несчастному, его жизнь держится буквально на волоске».
Медик приказал сделать еще одну инъекцию и произнес:
— Необходимо отправить в аптеку продукты выделения, пусть сделают общий анализ. Мадам, я все время в больнице и буду наведываться к нему. В случае острой необходимости не откажите в любезности поставить меня в известность. А мадемуазель де Сен-Клер лучше, чем кто бы то ни было, станет ухаживать за пострадавшим, со всем старанием и преданностью, в которых он так нуждается. Она будет лучшая из сиделок.
— Ах доктор, вы предупредили мое самое большое желание, — сказала настоятельница.
Мадьяна, услышав эти утешительные слова, встала, схватила руку врача и сказала ему с горячей признательностью:
— Спасибо за вашу человечность и великодушие. От всего сердца благодарю вас!
Давно уже наступила ночь. Несмотря на все усилия доктора, который пытался сотворить чудо воскрешения, Железная Рука находился по-прежнему в тяжелом состоянии. Пульс прослушивался, правда, слабый, но ровный.
В половине одиннадцатого пришла неутомимая монахиня. Едва она вымолвила слово, как влетел старый араб Калдур и выкрикнул:
— Мадам настоятельница, извините! Какой-то молодой человек хочет говорить с вами… Отталкивает санитара, теснит часового, шумит…
— Где он? Ты привел его?
В то же время в коридоре раздался пронзительный, протестующий голос. Монахиня открыла дверь и увидела Мустика, который отбивался от угрожавшей ему пары штыков.
— Мустик! Ты! Дитя мое. Как тебе удалось?..
— Ах, мадам… неслыханные вещи, ужасные. Если б вы только знали!
Женщина ввела мальчика в комнату, тот увидел Железную Руку и Мадьяну. Кинулся к девушке, которая обняла его и сказала, показывая на больного:
— Смотри, что они с ним сделали!
— Да, мадемуазель. Я знаю. О, бандиты! Они отравили его… знаете чем?
— Увы! Нет.
— А я знаю. Хорошо запомнил название отвратительного зелья… Это ядовитый корень пассифлоры.
Девушка вскрикнула, и в ее крике смешались ужас, удивление и, быть может, надежда:
— Ты уверен?
— Да, мадемуазель! И я-знаю также, что рассчитывать на выздоровление не приходится…
— Если удастся его все-таки спасти, это тебе он будет обязан жизнью. Матушка, мне надо на пять минут сбегать к себе в комнату. Вы позволите?..
— Идите, дитя мое.
Когда они остались одни, Мустик спросил:
— Мадам, могу ли я с вами побеседовать?
— Да, дорогой друг, и сейчас же.
Мальчик говорил долго. Вещи, о которых он рассказывал, были настолько страшны, что, несмотря на свое обычное хладнокровие, монахиня ужаснулась.
Она шептала, глядя попеременно то на мальчика, то на больного:
— Возможно ли это? О, Господи!
Тут вернулась Мадьяна, в руке она держала маленький флакон, до половины заполненный коричневой жидкостью, в которой плавали черные зерна.
— Дорогое дитя, — сказала настоятельница, — я должна покинуть вас. Я ухожу с Мустиком по очень важному для вас делу. Нас не будет часа два. Больше пока ничего не могу вам сказать. Минуты сейчас равны часам. Никто, кроме вас и доктора, не должны приближаться к больному. До свидания, моя девочка. Будьте мужественны и не теряйте надежды.
— А я, дорогая матушка, попробую сделать невозможное и дам смерти последний бой.
Спустя пять минут настоятельница и Мустик покинули больницу, их сопровождал надзиратель, несший
