отвращение. Мне было очень больно. Но его отвращение не могло сравниться с моим собственным. Мелвин сказал, что неумение читать — очень плохая штука, однако я знал это и без него. Неодобрение Мелвина внесло дополнительные затруднения в процесс моего обучения чтению. Раньше чувство стыда удерживало меня от поиска возможной помощи, теперь сама просьбы помочь стала невозможной. Ничего другого не оставалось, как научиться читать самостоятельно.
По-моему, на свете нет ничего больнее, чем чувство стыда, переполняющее тебя и причиняющее невыносимые страдания. Возможно, эта боль возникла не по твоей вине, но от этого она не ослабевает. Переживания становятся еще сильнее, когда ты понимаешь, что они не имеют ничего общего с физической болью, т. е. болью, которая неизбежно проходит. Облегчать страдания ты должен при помощи силы воли, самодисциплины и твердой решимости довести дело до конца. Много раз мне порядком доставалось в драках, но боль от полученных ссадин и ушибов не шла ни в какое сравнение с той болью, которую мне причиняло осознание своего неумения понять смысл напечатанного слова. Физическая боль со временем утихала, а вот сжигавший меня стыд не исчезал.
Не знаю точно, сколько времени у меня ушло на то, чтобы осилить Платона в первый раз. Пожалуй, месяцев семь. Когда я, наконец, прочел «Республику» полностью, я тут же начал снова. Я не пытался вникнуть в суть платоновских идей или понятий, просто учился распознавать слова. Я проработал книгу восемь или девять раз, прежде чем ощутил, что усвоил материал. Позже я проходил «Республику» в колледже. К тому моменту я был готов к изучению этого трактата.
Когда я начал читать, для меня открылся целый мир, которого я не знал раньше. Пока я читал не очень хорошо, но с каждой новой книгой чтение давалось мне все легче и легче. Потом я был не прочь провести за книжкой несколько часов, потому что для меня чтение стало, скорее, удовольствием, чем работой. Достигнув этого ощущения, я стал собирать книги и поглощать их одну за другой. Я интенсивно читал весь выпускной год в школе и еще захватил лето после него. Как раз в тот момент, когда благодаря книге я узнал, каков будет мой дальнейший путь, я окончил среднюю школу.
8. Продвижение
Всю свою жизнь я что-то искал, и где бы я ни оказывался, кто-нибудь пытался рассказать мне, что же это такое — то, что я искал. Я прислушивался к ответам, хотя они часто противоречили друг другу, и в них самих скрывалось противоречие. Я был наивен. Я находился в поисках самого себя и задавал всем, за исключением себя, вопросы, ответить на которые мог лишь я сам. Мои ожидания менялись, а порой возвращались обратно, причиняя мне боль. Прошло немало времени, прежде чем я постиг ту мысль, с которой, похоже, любой другой человек появляется на свет: я — это я и никто другой.
За два года до окончания школы в моей внутренней жизни произошло нечто странное — в ней воцарились путаница и форменная неразбериха. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Бобби не создали партию «Черная пантера». На протяжении четырех лет я переживал крайне болезненное состояние. Оно охватывает тебя, когда ты отходишь от своих прежних убеждений и прочих несомненных для тебя вещей, при этом у тебя нет ничего, что могло бы занять их место. Эти мучения начались еще раньше; причиной душевных страданий явились различные противоречивые моменты моей жизни. По мере того, как я физически взрослел, проблемы стали казаться еще неразрешимее, внутреннее напряжение росло. Неприкаянность и растерянность охватили меня. Я начал критически рассматривать все, что имело отношение к моей жизни. Казалось, я не мог обрести спасительной надежности ни в чем из того, что я делал или надеялся делать в будущем.
Я тщательно анализировал свою религиозную деятельность и попытки прийти к Богу. Я задумывался над тем, стоит ли школа таких усилий. Больше всего я обращал внимания на происходящее в моей семье и в общине. Не только мой отец воевал со счетами — точно так же счета угнетали родителей многих моих друзей. Всю свою жизнь отец надрывался на работе только за тем, чтобы еще сильнее увязнуть в долгах. Получается, что, независимо от всех его стараний и жертв на благо семьи, отцу приходилось работать все больше и больше. Положение наших дел никогда не улучшалось. Я стал задаваться вопросом, почему такое происходит с нами и со всеми окружающими. Почему отец никак не мог выбраться из долгов? Если тяжелый труд влечет за собой преуспевание, то почему мы не наблюдали действия этого правила в общине? Безусловно, людей из нашей общины нельзя было назвать бездельниками. Мы, бедняки, никогда не достигали такого состояния, когда появляется время заняться тем, что тебе по душе. У нас не было ни неспешного досуга, ни материальных благ. Я хотел не только узнать причины, вследствие которых все так происходило, но и избежать подобной участи.
Пока я мучительно пытался объяснить себе, почему моя семья находилась в таком удручающем положении, пока размышлял о религии, меня посетила мысль об уходе в монастырь. Не то что бы я испытывал сильные религиозные чувства, просто я нуждался в строгом уединении. Мне также было необходимо время, чтобы в мире и спокойствии искать ответы на возникшие вопросы. Я чувствовал потребность найти место, где бы я смог подумать обо всем, не испытывая на себе постороннего влияния. Благодаря изоляции я бы укрылся от тех неприятностей, которые буквально душили отца и всю мою семью. Но все-таки я не воспринимал идею о монастыре всерьез и вскоре совсем от нее отказался. Я стал думать о том, что подход Мелвина к жизни, главную роль в котором играли книги, был еще одним способом поиска ответов. Такая жизнь требовала отхода от общины, и это мне импонировало.
С другой стороны, у меня был еще один пример для подражания — Сонни-мэн. Долгое время я верил в то, что он имел свободу, которую я искал. У него было полно разных вещей, о счетах он благополучно забыл, ему было наплевать на власти и это сходило ему с рук. Несмотря на это, я приходил к выводу о том, что мой старший брат не столько оказывал властям неповиновение, сколько шел с ними на компромисс. Все хипстеры, имевшие в изобилии машины, одежду и деньги, отвергали семейные узы, а я, напротив, высоко их ценил. Они достигли определенного уровня свободы, но слишком дорогой ценой. Для меня их достижение было не свободой, а просто иной формой подчинения угнетателю. Даже если допустить, что Сонни-мэн ускользнул от контроля системы, его жизнь не давала ответов на мои вопросы. Образ жизни брата не помогал мне понять, почему большинство негров никогда не достигает свободы, которую, казалось, обрел он. Наконец, я решил, что Сонни-мэн и его друзья не обладали силой, для того чтобы направлять свою судьбу. Они использовали чужую силу — силу угнетателя, и свобода не давалась им до тех пор, пока они не отказывались от какой-то частицы самих себя.
Приобретенная в детстве религиозная вера тоже доставляла мне беспокойство. Одолев несколько книг о Сократе, отдельные работы Аристотеля, Юма и Декарта, я начал критически смотреть на вещи, не вызывавшие у меня сомнений прежде. Из философских сочинений, которые изучал Мелвин, я узнавал различные идеи, и они перетекали из книг прямо в мое измученное путаницей сознание. Все время я ощущал себя проклятым человеком. Смотреть на веру с критических позиций было проявлением богохульства, ересью, и это шло вразрез с каждым моральным принципом, которые привили мне дома. Я отождествлял себя с героем романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» Стефеном Дедалусом, потому что его переживания были очень схожи с моими. Когда он впервые попытался критически осмыслить католическую веру, то ощутил огромное чувство вины, посчитав, что теперь он будет гореть в геенне огненной за свои преступные сомнения. В некотором смысле именно это со мной и происходило.
Изживание религиозной веры — довольно тяжелый для описания процесс: в него оказывается втянуто много вещей, которые либо подавляются еще раньше, либо остаются непонятыми. Когда ты подавляешь в себе веру, то одновременно высвобождаешь страхи, не имеющие отношения к религии. Отныне религия перестает обеспечивать тебе защиту, и ты должен справляться со своими страхами самостоятельно. Со всех сторон тебя обступает внешний — реальный — мир, а ты уже лишен привычных способов обретения душевного спокойствия, например, простой молитвы. В конце концов, ты остаешься один на один с волнующими тебя вопросами. Из-за этого в твоей душе обязательно поселится тревога. Ничего теперь нет, ты свободен и — напуган до смерти.
