всего этого становилось очевидным, почему Иероним замыслил переженить их со своими благоприобретенными «сыновьями»: Халле — с Эрнестом, а Джерси — с Огастусом. Он провернул это ловкое дельце ради того, чтобы любые будущие восприемники его богатства и могущества были гарантированно связаны с ним кровными узами через Зою.
Огромной ложкой дегтя в этой бочке меда было, разумеется, то, что он ошибся в подборе пар. Мой стремящийся к власти и славе отец Огастус составил бы отличную пару с Халле, красивой блондинкой, которой было дано самое распрекрасное арийское воспитание, какое только могли пожелать ее нацистские родственнички. Плодом их незаконной любовной связи стала Бэмби. А Эрнест и моя мать, Джерси, соединившиеся под конец жизни, были счастливы настолько, насколько могут быть счастливы два использованных в корыстных целях и душевно травмированных человека.
Таким образом, говоря о несмываемой грязи, Эрнест имел в виду то, что он окончательно осознал лишь после женитьбы на Халле фон Хаузер. Не только то, что папочка новоявленной супруги занимался поставкой оружия (чем дочь его очень гордилась), но и то, куда переправлял его собственный «нейтральный» голландский отец Иероним Бен всю ту руду, что Эрнест старательно добывал долгие годы.
Медленно и мучительно Эрнест начал распутывать семейное прошлое, в основном покрытое мраком. Ему сильно поплохело, когда выяснилось, что он, Огастус и Иероним нажили свои огромные состояния на людских страданиях, причем Иероним полностью осознавал, что он делает. Но когда Эрнест понял, что был слепым орудием в руках человека, которого считал своим отцом, — человека, одержимого идеями не только выведения высшей расы, но и мирового господства, — жить с таким знанием Эрнесту стало почти невыносимо.
Нарожавшая дочерей Зоя, в свою очередь, приехала в оккупированную Францию, чтобы попытаться убедить ее бывшего соблазнителя позволить ей увезти Халле из захваченной фашистами страны, и оказалась там в ловушке, как Пандора и Лаф — в Вене. С какой грустной иронией, должно быть, смотрела Зоя на моего великолепного арийского соблазнителя, когда, сидя напротив меня в парижском ресторане, излагала мне собственную версию ее жизни между двумя войнами.
Но истинная ирония для всех моих родственников заключалась в том, что их связи с Иеронимом Беном, Хиллманном фон Хаузером и Адольфом Гитлером — согласно рассказу Бэмби — не только помогли им самим выжить, но и позволили им без вреда для себя защитить или спасти от смерти сотни людей. Включая и мужа Пандоры, Дакиана Бассаридеса, с помощью Зои постоянно переправлявшего цыганских беженцев через южную границу Франции.
— А Вольфгангу известна вся эта история? Ну хотя бы то, что Сэм приходится ему братом? — спросила я Бэмби.
Она немного помолчала, серьезно глядя на меня своими зелеными глазами с золотистыми крапинками.
— Я не уверена, — наконец сказала она. — Но я знаю, что моя мать имела на него очень большое влияние — в основном именно поэтому Лафкадио начал презирать его, хотя он неохотно говорит на эту тему. Я постепенно вытянула часть этой истории у Лафкадио, а ему, должно быть, рассказал ее Эрнест, приехавший много лет назад в Вену повидаться с Пандорой. Видимо, Пандора с самого начала знала всю подноготную.
Еще бы!
Мне вспомнилось, что сказал Вольфганг, глядя на Дунай, бегущий за стенами его средневековой башни, когда мы с ним стояли под ее стеклянным куполом в ту самую ночь: «Отец как-то раз взял меня посмотреть на нее. Я помню, как она пела „Das himmlische Leben“ Малера. А потом отец повел меня за кулисы, и я подарил ей маленький цветок, а она взглянула на меня такими глазами…
— Взяв в жены мою дочь, — продолжил Серый Медведь, — Эрнест Бен дважды ездил в Европу. Когда Сэму исполнилось три года, Эрнест отправился поговорить с Пандорой, матерью его брата Огастуса, о важном семейном деле. А потом, вскоре после смерти Ясного Облака, ездил на похороны Пандоры и на этот раз взял Сэма с собой. Пандора завещала ему что-то, что он должен был получить лично, объяснил мне Эрнест. Вернувшись в Айдахо, он навсегда покинул нашу резервацию.
У меня остался только один вопрос. И к счастью, я уже так привыкла к ошеломляющим ответам, что даже почти не вздрагивала.
— А как получилось, что после смерти твоей матери ты переехала жить к Лафкадио? — спросила я Бэмби. — Разве к тому времени ты его уже хорошо знала?
— Моя мать вовсе не умерла. Она здравствует и по сей день, если не ошибаюсь… ведь я не видела ее десять лет, с тех пор, как ушла из дома, — прищурив глаза, сообщила Бэмби. — Но по-моему, ты уже давно должна была понять, что именно ее тень маячит за всем этим делом!
Если мать Бэмби, Халле фон Хаузер, «тенью маячила за всем этим делом» и если она и вправду была настолько ужасна, что ее муж сбежал и женился на Ясном Облаке и даже ее дочь Бэмби ушла из дома в пятнадцать лет, перебравшись к Лафу, то справедливо было предположить, что именно Вольфганг поддерживал связь с этой темной ветвью нашей семьи.
— Но какова же роль Огастуса? — спросила я Оливера, надеясь, что он знает.
— Твой отец один из первых в нашем списке, — проинформировал меня он. — Очевидно, его рыцарский роман с матерью Бэмби длился много лет, и хотя сейчас каждый из них уже обзавелся новым законным партнером, между ними, видимо, сохранилось отличное взаимопонимание. Лет десять назад твой отец помог Халле фон Хаузер хорошо устроиться в Вашингтоне, благодаря чему на данный момент она уже приобрела большое политическое влияние как в Америке, так и за границей. На самом деле, распутывая связи этой парочки, надо держать ухо востро. Заседая в составе правления нескольких музеев и серьезной газеты, Халле является известной в столичном обществе акулой…
Святое дерьмо!
— А та газета, часом, не «Вашингтон пост»? — вмешалась я. — И фамилия нового муженька Халле, часом, не Вурхер-Лебланк?
От такого сочетания несло явным голландско-бельгийским душком, доносившимся из того самого места, где находился гиммлеровский nouveau paradis, то бишь новый парадиз, как говорят в тех краях.
Оливер улыбнулся.
— Ты, несомненно, хорошо поработала на досуге.
Естественно, она предпочла слегка подкорректировать свое имя, назвавшись Хеленой на тот случай, если вдруг в чьей-то памяти всплывет особа с редким и запоминающимся именем Халле. Мне также вспомнилось, с каким интересом на том ужине в Сан-Франциско мой отец и его последняя жена Грейс пытались выяснить, что именно мне известно о моем наследстве. Они даже устроили пресс-конференцию с целью выпытать дополнительные сведения у душеприказчика, а также получить хороший предлог для дальнейших разведывательных звонков мне домой — в надежде на более ощутимые успехи — относительно содержания и местонахождения манускрипта, находившегося в распоряжении Сэма. Позвонившая мне позднее миссис Вурхер-Лебланк из «Вашингтон пост» не сказала, что она репортер, а заявила только, что хотела бы приобрести мои бумаги. Сейчас я уже почти не сомневалась, что в роли этой покупательницы выступала именно мать Вольфганга и Бэмби, Халле фон Хаузер.
Знала ли Джерси о том, что ее сестра жива, или о том, что она и мой отец, закончив плотские игры, слились в экстазе на духовном поприще? Она пока не говорила мне об этом, но вскоре слова Серого Медведя прояснили ситуацию.
— Естественно, у меня возникли серьезные подозрения насчет такой внезапной, необъяснимой смерти первой жены и сына Эрнеста, — заметил он мне. — Но у меня не было никаких доказательств того, что они живы, вплоть до недавнего расследования, проведенного Сэмом в Юте. По мнению Сэма, твоя мать и Эрнест пришли к выводу, что лучшей защитой их детей от прошлого будет полное неведение.
Я собиралась уточнить кой-какие детали, когда Серый Медведь резко сбавил скорость «лендровера» и свернул с трассы. Лесная дорожка, густо усыпанная покрывалом из сосновых иголок, источала сильный хвойный запах. Бэмби, Оливер и я, погрузившись в молчаливое спокойствие, смотрели, как осторожно Серый Медведь маневрирует на своем крупногабаритном джипе по узким дорожкам между плотными рядами
